Музыкальный Дом (СИ)

Вместо того, чтобы включить люстру, она длинными каминными спичками зажгла свечи. Вокруг стояли стулья на восемь персон, тени от резных спинок пересекали стол и окрашивали дерево черными, живыми узорами. Эбигейл открыла двери в сад, впустив в комнату закатное солнце, уличный воздух и шелест листвы высокого ореха, касающегося крыши. Послышались пронзительно высокие клавиши фортепиано, напомнившие Эбигейл капель и течение молодого ручейка, бьющегося о камни, — это Уилл включил музыку в гостиной. Прислушиваясь, Эбигейл несколько минут стояла в дверях сада и просто дышала полной грудью, шея все еще противно ныла от синяков.

Она обернулась, когда услышала шаги. Уилл принес тарелки и поставил на стол друг напротив друга, и Эбигейл печально улыбнулась ему через комнату.

— Последний раз я ела с кем-то, когда отец был еще жив.

— Сожалею.

— Не надо, — она села следом за ним за стол, сложив руки домиком, словно собиралась молиться. — Вообще-то ужин был с человечиной. Скажи, ты от меня уловил это, когда кинулся на того парня?

— Не знаю. Не думаю. Я слышал детский голос, который кричал вместе с тобой, и все, о чем я тогда думал, как тебя спасти. Может, это от твоего отца, ведь он очень любил тебя, Эби.

Любил. Она помнила его голос, как он готовил по утрам завтрак, напевая дурацкие песни. Как он переживал из-за того, что рано начал лысеть, хотя и не стеснялся этого, зачесывая волосы назад. Вскоре он хотел побриться налысо и отпустить небольшую бородку.

Они с Уиллом ели молча, пока тихая музыка не задела что-то в Эбигейл, и она даже не почувствовала, как ресницы стали влажными. В горле собрался комок, и ее голос был не громче шепота.

— Я тоже.

Уилл поднял голову, взглянув на нее с легким беспокойством.

— Я тоже его очень любила.

От его нежного взгляда сдерживать слезы стало еще сложнее. Она зло усмехнулась.

— Все не так, как ты думаешь. На том обеде мы собирались есть печень девушки по имени Элис Николс. Я говорила с ней, она была очень милой и хотела стать ветеринаром.

— Я видел. А еще она была больна раком и скорее всего умерла бы в следующие пару месяцев. Или провела бы годы на химиотерапии, мучаясь от страшных болей. Я видел каждую из них, и не виню тебя в их смерти. Более того, я думаю, что ты сделала все правильно. Ты не смогла бы выжить рядом с ним, если бы не любила его в ответ. Эби, скажи, ты ведь убила отца не только потому, чтобы выжить?

Эбигейл сглотнула. Когда ее привезли в больницу, психиатр без конца повторял, что она в безопасности и все закончилось. Они повторяли, что это Стокгольмский синдром, и все, что она чувствует — нормально. Чтобы врачи, наконец, отстали, Эбигейл, как Иуда, отреклась от отца, а затем еще раз и еще. Она думала, что если достаточно долго притворяться, ее прекратят спрашивать.

Чудовище укладывало ее в постель и читало в детстве сказки. Монстр забирал со школы, возил на курсы по рисованию, а когда ей взбрело в голову, что она будет отличным рок музыкантом и ей нужна барабанная установка, стоически терпел громыхание в подвале. Когда их собака Дейзи стала мучиться из-за отказа почек, они вместе отвезли ее в ветеринарную службу и смотрели, как ее усыпляли. Маньяк, который держал в страхе всю Миннесоту, отвез их с друзьями в Диснейленд на ее шестнадцатилетие и всю дорогу носил уши Микки Мауса. Монстр, чья кровь и плоть до сих пор являются частью ее.

Эбигейл кивнула, не доверяя голосу.

— Покажи мне.

Уилл протянул руку, она схватилась за его прохладные пальцы, и некоторое время они сидели, слушая музыку и уличный ветер.

В тот день они вместе готовили оленину в охотничьем домике. Отец приоделся, в костюме он был настоящий красавец. Бритые щеки, празднично накрытый стол. Кто ж знал, что это был их прощальный вечер. Он вложил нож ей в ладонь, и она убила его. Перерезала ему горло одним неровным взмахом и не попала за это в тюрьму. Более того, в газетах ее назвали героиней, но чем ее убийство отличалось от его убийств? Чем? Кто решил, что она поступила правильно? Общество? Мораль? В гробу она видала и то, и другое.

— Это несправедливо, — злые слезы душили ее и мешали говорить, — это ведь из-за меня, да? Если бы я не родилась, он бы не убил всех этих людей.

— Эби.

Она попыталась вырвать ладонь, но Уилл сжал ее руку крепче.

— Почему я не могу его ненавидеть? Почему ему надо было убивать, чтобы показать свою любовь? Почему мы не могли просто уехать куда-нибудь далеко-далеко и жить, черт возьми, спокойно? Почему он не мог любить меня как обычные отцы?!

— Я не могу говорить за него, но ты его дитя, Эби. Для детей одобрение их родителей — самая важная часть их собственного выживания. Можно сказать, с философский точки зрения мы с детства в Стокгольмском синдроме. — Он перевел взгляд на улицу, подул прохладный вечерний ветерок. — Когда я жил в Новом Орлеане, отец старался не касаться меня даже мельком. Я был совсем еще ребенком и не понимал, почему остальным детям позволено обнимать своих родителей, а мне нет. Я злился, орал, устраивал сцены, и только потом узнал, что он тем самым защищал меня от своих воспоминаний о маме. И о том, какое у нее было лицо, когда она держала меня под водой.

Эбигейл уставилась на него, широко распахнув глаза. Уилл выглядел задумчивым, лишь его побелевшие пальцы выдавали его напряжение.

— Несмотря на все, что она пыталась со мной сделать, я любил ее всем сердцем, а она была счастлива, что убивает меня. И отец знал, что если я увижу это слишком рано, то просто пойду и повешусь, чтобы ее порадовать. Мы, люди, так устроены, что хотим видеть своих любимых счастливыми. Разве это странно?

— Меня без конца допрашивали все, кому не лень. Знаешь, каково раз за разом повторять, какое он чудовище? По телевизору, для интервью, в ток-шоу, одна женщина даже написала об этом целую книгу. С моей помощью. Я чувствую себя предателем.

Она помнила, как ненавидела себя, как могла бы ненавидеть заклятого врага, который сломал ей жизнь. Но разве не так? Ведь никто не держал ее руку, когда она перерезала папе горло. Никто не слышал ее рыдания в лесу, пока ехала полиция. Никто не понял, что на самом деле тогда произошло. Уилл единственный, кому Эбигейл смогла довериться после стольких лет, и она была благодарна за то, что он сейчас был рядом.

— Ты не… — Уилл словно сбился с мысли и внезапно спросил: — Ты знаешь, кто такая Юдифь?

— Нет. Из какого-то мифа про Геракла?

— Скорее ее история относится к ортодоксальному иудаизму. Родной город Юдифь осадили ассирийцы, которые уничтожали целые цивилизации на своем пути. Молодая вдова надела самое красивое платье и пошла в лагерь врагов. Там она привлекла внимание полководца Олоферна, три дня жила в его лагере, а затем на пиру, когда он напился и уснул, отрубила ему голову.

Уилл рассеянно потер переносицу.

— Глубоко в сердце ты винишь людей, которые забрали его у тебя. Устои. Традиции. Общество, которое бы не приняло его любовь. Забавно, что я только что видел тебя в образе той самой Юдифь с головой Джека Кроуфорда на подносе.

— «Забавно» не то слово, которое бы я использовала. — Эбигейл высвободила руку, и он посмотрел на свою ладонь, будто только что понял, что она у него есть.

— Ты собираешься убить Кроуфорда?

— В данный момент это было бы не самым разумным решением, не так ли?

Уилл не выглядел пораженным своим открытием. Сказал ли он про Юдифь под влиянием Лектера или потому, что сама Эби сбивала его компас, она не знала, а Уилл решил не делиться своими мыслями. Может, оно к лучшему.

— Прости, не знаю, что на меня нашло. Давай сменим тему.

Они вернулись к еде, и Эбигейл, уже немного успокоившись, пожала плечами.

— Тебе не за что извиняться. Ты же не можешь выключить свои видения. Тут, скорее, я должна просить прощения, что втянула тебя в свое прошлое.

— Эби, я шесть лет провел в эмоциональном анабиозе, который выбрал абсолютно сознательно, и, как ты понимаешь, не потому, что каждый день купался в радости и счастье. Твое прошлое, кроме страха, полно любви и привязанности к отцу — не самый худший вариант, учитывая обстоятельства.