Морок (СИ)

Месяц службы тянулся невероятно долго и тяжело. Насыщенность «гусёвки» была ключевым и, может быть, единственным фактором, замедляющим нормальное течение времени. Для «гуся», что хавал все прелести «дедовщины», день был подобен пороховой бочке. Каждый час для него был мини-жизнь. Каждая ночь была испытанием на прочность, тестом на выживание. Незаметно за серостью дней, исчезли из обихода дедов все «интерактивно-развлекательные шоу», которыми они себя некогда пичкали. «Театр» исчез, а его место занял откровенный террор. «Припаханный гусь» имел сразу несколько заданий от совершенно разных дедов. Невыполнение хоть одного из них, могло служить основанием для суровой кары «забившего на службу» гуся. Били теперь жёстче, больноватее, чем при знакомстве. Удары шли не только в грудь и не всегда руками… Могли согнуть коленом в пах, но чаще всё же, били в живот. Ждали, когда «виновный» продышится. Могли повторить… Всё зависело от степени вины «гуся» и куража «дедушки». «Ставили под пресс» ночью после отбоя, и «разговор» проходил с каждым индивидуально. Вызывали «на ковёр» того или иного, и тут же, перечитывая ему его «косяки» за день, методично наносили удары в разные части тела. ПОЛУЧАТЬ было страшно… Но ещё страшней было СМОТРЕТЬ… Смотреть тем, чья очередь была ещё только на подходе. Сдёргивали с кроватей всех… Никого не забывали. И даже «шубу» меняли, дабы «шубист» не уклонялся от своей порции пиндюлин. Особенно лютовали Змей и Увар. Эти практиковали удары по лицу, главной особенностью которых, было не оставить след… Стоит отметить, что внешне такой удар выглядел, как коротенький без замаха тычок в область челюсти. Кулак не сжимался вовсе, однако всё время был у лица и постоянно частил по одной и той же точке, отчего голова «получающего» всё время дёргалась влево или вправо, в зависимости от посыла. Следов, действительно не оставалось. Удары-то не были больные, скорее неприятные. Но голову сотрясали хорошо, и гусь, вместо того, чтобы «умнеть», в будущем «тормозил» ещё больше. Зубы в Чегдомыне от нехватки витаминов крошились сами по себе, а тут ещё такие ударчики помогали им разлетаться. Экзекуция проходила под ленивые комментарии наблюдающих дедушек и гробовое молчание гусей, ожидающих своего «вызова». Страх просто витал в воздухе. Его тягучая липкость ощущалась кожей физически. Подавленная энергетика гусей действовала на Олега удручающе. Он часто выходил курить. Заходил в казарму, чтоб через восемь минут вновь соскочить за сигаретами. В этой ситуации его бесил только один вопрос… Почему не хотят «разобраться» с ним? «Решение» с ним могло расставить все точки по местам. Было бы ясно, пан или пропал. Но деды его обходили, предоставляя ему право быть «никем». А никем быть надоело. Нужно было определяться… Либо с ними и по их уровню, либо… Второе «либо» Олег даже не рассматривал. Ему легче шагнуть вверх, чем опуститься вниз. Так он думал и терзался в неведении. Чувствовал он себя, как считал сам, чуть получше гусей. Почему? Потому что гуси, хоть и «летают», хоть и чморятся физически и морально, но они, по крайней мере, держатся друг друга. Живут лихой бедой, тесно сколачиваясь в своей «гусёвской» общине, сплетая потихоньку узы дружбы и накапливая злость для будущего призыва. Их угнетённый лагерь поднимет голову через полгода, а может и раньше… Но уже сейчас, они вместе… А Олег, не нашёл дружбы ни там, ни с этими. Он абсолютно один, а одному жить в тесном мужском коллективе, ой как тяжело. «Летать» он отказался, но ходить вольно мешало ощущение недосказанности. Он по-прежнему ловил косые взгляды дедов, чувствовал их неприятие, но нередко среди этой же, братии находил и добрые лица. Многие даже ему кивали при встрече, подчёркивая уважение и отдавая должное его Поступку. Это было хорошо, но, увы, не то… Недосказанность, это когда недосказали… Головной ждал развязки, и признаться устал томиться ожиданием.

Всё произошло, как это бывает: неожиданно и вдруг… Он выскочил из сна, в одну из последних сентябрьских ночей. Чья-то рука тормошила его плечо.

— Бурый! Проснись…

Пальцы сомкнулись, сжимая заточку, а взгляд определил, отнюдь не дедов, а одного из гусей, что играл на гитаре любые темы, в основном по «просьбе» старослужащих.

— Чё те-е?

— Тебя деды зовут… Велели разбудить.

Олег приподнялся на локтях, вглядываясь в темноту «стариковских» кроватей. Оттуда не было ни шевеления, ни звука.

— Их нет во взводе. — Начал объяснять Музыкант. — Они в гостях у «ротных». У Рюхи, «деда» ротного — днюха сегодня. Во-от… Гуляют они. Поляну там накрыли. Я их гитарой развлекал. А потом говорят: иди, зови Бурого…

Сонливость мигом снесло. Сердце застучало часто-часто… Припомнилось: «деды» к чему-то готовились накануне. К какому-то событию, мероприятию. Теперь ясно к какому. А сейчас, видать, не хватает остроты праздника. И он, Бурый, будет тем самым эксклюзивом. Изюминкой.

Он натянул только брюки. Остальноё: китель, ремень решил оставить. Мешковатая одежда в драке будет только помехой, а для врага послужит областью захвата. Чем голее тело, тем больше шансов… Голова работала ясно. Странно, но страха не было, лишь слегка заныло под ложечкой, как признак скорой схватки. Наконец-то… Момент истины… Долго ж они тянули… Злости, её тоже не было… А вот это плохо. Для победы в любой драке агрессия просто необходима. Олег пребольно ущипнул себя, заставляя тело, наконец, проснуться.

— Бурый! — Музыкант ещё стоял рядом. В полутьме глаза его в свете дежурной лампочки сюрреалистично блестели.

— Что ещё?

— Сегодня двоих наших засылали в посёлок. К местным…

— Ну?!

— За самогоном посылали.

— Ну, и что?!

— Деды вдатые… Может, не пойдёшь?

Олег хмыкнул, мотнул головой.

— Не я пойду, так они… Что будет лучше, если меня прямо в кровати заколбасят?

— Ну… Дежурный офицер в штабе. Может, ты к нему?

Головной сурово покосился на Музыканта.

— Ты сам-то понял, что сказал?

— Ну, не знаю…

— Иди спать, Музыкант! — Хлопнул его по плечу Олег. — Спасибо, что волнуешься, но… Это моя маза, понял?! А ты не парься! Сам всё разрулю!

— Бурый, ты мужи-ик…

— Ладно, ладно… Иди, отдыхай! Сегодня вас не припахивают…

Он вышел в дверь. В шлёпках на босу ногу (кирза ведь тяжела, а босиком двигаться легче).

Ночь была тёплой, одна из ночей бабьего лета. В тамбуре, на входе во взвод никого не было. Зато на входе в роту, в тамбур выставили сразу двоих. Наверняка, для пущей надёжности.

— Где дедушки гуляют? — Спросил Олег одного из шубистов.

— В учебном классе, где политинформацию читают.

— Это где? Я здесь не был.

— Как зайдёшь. Услышишь. Не ошибёшься… Орут как мамонты…

И правда, едва Олег перешагнул порог казармы, сразу же догадался, где идёт гульбище. Шум, состоящий из отборного мата, хохота тут же выявил дверь, за которой всё это развивалось. Дверь учебного класса была приоткрыта, однако, не изолировала находящихся там, а в частности, их разгульные голоса.

Олег тронул дверь и она, скрипнув, поддалась вперёд, открывая взгляду суть происходящего за ней. В нос шибанул с табачным дымом запах чего-то сладко-кислого, вероятно, пойла, которым заправлялись старослужащие. Головной аккуратно прикрыл за собой дверь, отмечая враз, как с его появлением голоса поумолкли. «Поляна» накрытая на трёх сдвинутых столах выглядели более чем шикарно, особенно для глаз первогодок. Большой чугунный казан, ещё недавно был полон прожаренной картошки. Аппетиствовали, похоже, с лучком и чесночком; и там, и здесь валялись на столе разбросанные ломтики, а отсутствие онной картошечки в чугунке, говорилось о том, что трапеза завершилась совсем недавно, быть может, полчаса назад (запах прожарок ещё витал в воздухе). Как обрамление стола, всюду по тарелкам были разложены сладости. Более десятка вскрытых банок сваренной сгущёнки, килограммы печенья, вафли, пряники, а ещё располосованный арбуз и едва начатая дыня.

— Ба-а! Кто к нам пожаловал! — Как всегда ёрничая, заговорил Нос. — Гроза местных дембелей и дедушек, господин Бурый, не иначе…