Огонь и Ветер (СИ)

Джин молчал, потому что не знал, что вообще сказать. Он всё ещё не мог это себе представить. Впрочем, всё это объясняло странные предпочтения Хоарана в еде. Ну и то, что он постоянно голодный, наверное.

— А потом уже наставник меня откармливал… — пробормотал Хоаран. — И я первый раз попробовал молоко. Тогда это было самое вкусное из всего, что я когда-либо пробовал.

— Мне кажется, если бы ты просто прошёлся по рынку, мило улыбаясь, тебя бы все наперебой угощали чем-нибудь вкусным.

— С какой это стати? — с недоумением уточнил Хоаран.

— Ну… почему бы и не накормить голодного симпатягу?

Хоаран фыркнул и расхохотался.

— Джин, с чего ты взял, что я тогда был симпатягой? Попробуй представить на этой груде костей, — Хоаран ткнул себя пальцем в грудь, — сорок пять кило мяса, ливера и кожи. Ну и да, включи туда же одежду. У меня никогда не возникало желания смотреться в зеркало в то время — было страшновато.

Это Джин тоже не смог представить. Хоаран и так соответствовал лишь определениям “худой” или “худощавый”, куда уж меньше-то? И… Джину одновременно хотелось узнать про Хоарана больше и не хотелось. Те картины его жизни, которые он так небрежно рисовал, не укладывались в голове. Настоящие, сюрреалистические, скрашенные насмешками над собой же и лёгкостью изложения… Это как тёмная бездонная пропасть. Глядя в неё, Джин никак не мог избавиться от чувства, что Эндзэру бесконечно далёк от него. Точнее, они оба далеки друг от друга. Хоаран знал истинную изнанку жизни, а Джин — парадный наряд. И Джин просто не мог представить себе толпу, терзающую вора, а Хоаран считал шёлковые простыни сказкой до турнира. Для Джина голодающими были те, кто не мог позволить себе что-то большее, чем простая пища, а для рыжего любое фирменное блюдо высокой стоимости было отличительным знаком зажравшихся мажоров.

И даже сейчас, когда у Хоарана пусть денег и не навалом, но достаточно, он не демонстрировал тягу к роскоши. К комфорту — да, но не к роскоши. Жадным его тоже не назвать — к деньгам он относился чуть менее, чем просто безразлично. С другой стороны, Джина бесила его манера делать покупки. Список — и вперёд по пунктам. Если чего-то в списке нет, значит, это точно не нужно. Иногда из-за этого Джине хотелось рыжего придушить.

Он рассеянно ополоснул руки в воде и посмотрел на предмет своих мрачных дум. Кажется, тот успел уснуть: глаза закрыты, а дыхание медленное и размеренное. Джин аккуратно отвёл с загорелого лба жёсткую от морской воды рыжую прядь и тронул губами висок. Желудок Хоарана голодно заворчал, и он сонно прижал ладонь к животу, свёл брови на переносице и чуть повернул голову к Джину. Или просто отреагировал на запах рыбы, что более вероятно.

Джин улыбнулся и легонько поцеловал Хоарана в кончик носа — Хоаран немедленно забавно фыркнул и попытался потереться носом о плечо. Ему оказали посильную помощь и пальцем означенный нос почесали. Ну вот, морщинка меж бровей разгладилась, и лицо приобрело лукаво-довольный вид, затем и этот оттенок исчез, черты стали спокойными и отточенными — это означало глубокий сон и запретные для Джина видения.

Наверное, Хоарану сейчас снилось его небо. Быть может. Джин не знал этого наверняка, лишь предполагал, просто в такие моменты Хоаран становился кем-то другим — любимым, желанным, но незнакомым. Такого выражения лица Джин никогда у него не видел в иное время — только в такие вот минуты. И тогда он мог смотреть на Хоарана вечно, пытаясь одновременно постичь эту тайну.

Хоаран неожиданно слегка вздрогнул и сжал ладонь в кулак, но лицо его не изменилось.

— Чего же ты хочешь? — прошептал Джин, невесомо прикоснувшись к его скуле. Хоаран что-то тихо выдохнул, но разобрать слово оказалось невозможно. Переспросить Джин не рискнул — не хотел потревожить сон. Позабыв о рыбе, он упёрся подбородком в скрещенные руки и устремил неподвижный взгляд на Хоарана. И мысленно уговаривал рыжего смотреть свой странный сон подольше, чтобы успеть насмотреться на него спящего и притягательно незнакомого.

***

Джин сладко потянулся, перевернулся на живот и потянулся снова. Сделал глубокий вдох и невольно улыбнулся, учуяв запах Хоарана, исходивший от смятых простыней. Прижавшись щекой к белой ткани, прикрыл глаза и позволил качке убаюкать себя немного — ровно настолько, чтобы не свалиться с узкой койки.

Может быть, пятница и была чёрной, зато суббота… Первая половина, конечно, выдалась насыщенная, зато субботний вечер, плавно захвативший начало воскресенья, оказался волшебным, как и воскресное утро. Полдня потом они с Хоараном откровенно валяли дурака и резвились прямо как дети, ныряли за дарами моря с фермы, грузили яхту — и в итоге отправились обратно.

Примерно на полпути Джину удалось-таки соблазнить Хоарана — тот бросил якорь и позволил увести себя в каюту. Дальше уже было не совсем ясно, кто именно и кого соблазнял, но результат полностью удовлетворил обоих.

Хоаран поднялся на палубу полчаса назад, но Джин до сих пор не остыл.

Он в который уже раз улыбнулся. Ничего, теперь можно поспать до Сеула. Хоарану он на палубе будет только мешать, если туда выползет. Впрочем, сейчас не хотелось никуда ползти, а хотелось подольше пребывать в плену неги и манящего запаха. Здесь жарковато, конечно, но не настолько, чтобы изнемогать от зноя.

Джин повернул голову вправо и вздохнул, заметив багровый отпечаток на правом плече — почти у локтевого сгиба. Он бережно накрыл этот след ладонью, потом дотянулся собственными губами и легонько провёл.

— Вместо одной чёрной я бы предпочёл всегда носить множество твоих печатей… — прошептал он и опять накрыл пятно ладонью — словно в попытке защитить или сохранить.

У лестницы — или как там полагалось обзывать штуку, похожую именно на лестницу, — раздался шум. Джин приподнял голову и немного удивлённо взглянул на Хоарана. Тот успокаивающе махнул рукой, влез в шкафчик и что-то прихватил.

— Ещё много?

— Неа. Погода славная, можешь уже начинать собираться, — ответил Хоаран, присев на край койки. Он пальцами поймал подбородок Джина и “добавил дров в тлеющий костёр”.

— Зараза… — выдохнул ему в губы Джин, когда Хоаран соизволил чуть отстраниться.

— Кто бы говорил… — рыкнул Хоаран. — Это ты тут вообще-то валяешься голый и прямо-таки всем своим видом изображаешь…

— Что изображаю? — заинтересовался Джин.

— Неважно, — пробормотал Хоаран и вознамерился встать, но его никто не отпустил.

— Так что я изображаю?

Вместо ответа Джина вновь поцеловали, впрочем, после и ответили по существу:

— Смертный грех, Чжин… Смертный грех.

— Содомию, что ли? — сердито уточнил Джин, не уловивший нюансов, чем и сподвиг капитана этого судна на неудержимый приступ смеха.

— А ещё болтают, что у тебя чувства юмора нет… Брешут, — хмыкнул Хоаран и опять расхохотался. Отсмеявшись, сжалился над обидевшимся Джином. — Содомия не причисляется к грехам. Она есть в нормах права и, по факту, является уголовным преступлением, подразумевающим далеко не то, что обычно имеют в виду люди, нахватавшиеся чужих глупостей и слишком ленивые, чтобы просвещаться самостоятельно. Прямым текстом в первоисточнике сказано, что содомия — это любой вид унижающего насилия над любым человеком, исключая рабов, являющихся имуществом. Сделать рабом, например, насильно и без законных оснований любого свободного человека — мужчину или женщину — содомия. Изнасиловать против воли и без законных оснований любого свободного человека — мужчину или женщину — содомия. Нарушить законы крова и гостеприимства без веской причины по отношению к любому свободному человеку — мужчине или женщине — содомия тоже. Проще говоря, содомия — это любой вид незаконного унижающего насилия в отношении свободных людей любого пола. Содом и Гоморру покарали за “содомию и грехи великие”, а вовсе не за то самое. А мужеложество вообще идёт как частный случай нарушения норм ритуальной чистоты, куда до кучи — кровосмешение, приём неподобающей пищи, использование одежды противоположного пола… То есть, духовным лицам нельзя, а вот простым смертным — какой с них спрос?