Истории, рассказанные вчера

Утром из комендатуры бумагу принесли, от трудовой повинности маму Лизу освобождающую. А вечером Бенкен появился: лицо холодное, словно из ледника вынули. Мама Лиза на пороге его встретила: красивая, в белом платье.

— Здравствуй, Карл!

Подошла и в щечку поцеловала:

— Спасибо, что глупость моей дочери простил.

Бенкен остановился, маму внимательно осмотрел.

— Что ж, — говорит, — красоты не убавилось, а ума, надеюсь, больше стало.

— Величина ума — понятие относительное, от собеседника зависимое, — мама Лиза улыбается, восхищения старается добиться. — Одних и знанием букваря удивишь, а других только математикой Лобачевского поразить можно…

Приглашаю на чай!

Мы для заварки чабрец и мяту использовали и чай вкусным оказывался. А если удавалось кусок хлеба заработать или на вещи выменять, то ужин получался богатый. Сегодня мама Лиза фрукты собирать не поехала и мы без хлеба остались, — но немцу об этом говорить не стали.

За чаем мама Лиза рассказывала, как мы оказались в Карасувбазаре. Немец молча слушал, сказав кратко о себе, что родители погибли от английской бомбы, а сюда перевелся из Франции, — с кем-то из начальства не поладил.

Мама Лиза выглядела оживленной и беспечной, но я чувствовала ее растерянность: Бенкен вел себя не так, как ожидалось — словно не было между ними прошлого и он по необходимости поддерживал разговор с малознакомой женщиной. В нем, в его поведении чувствовалось что-то опасное: как у тигра, вышедшего на охоту.

Допив чай, Бенкен поднялся и сухо сказал:

— Пойдем, поговорим.

И направился в соседнюю комнату. Мама Лиза покорно последовала за ним; перешагнув порог, она закрыла дверь, и я заметила, как дрожат у нее пальцы рук.

— Господи, как я боюсь! — прошептала Лида. — Этот немец — самое страшное, что я видела в жизни.

Разговаривали они минут двадцать. Слов слышно не было; мы сидели, прижавшись друг к другу, напряженно поглядывая на дверь. Наконец она распахнулась.

— Я — офицер победившей армии, — продолжая разговор, немец подошел к столу и повернулся к маме. — Ваши мужчины сбежали, оставив вас вместе с имуществом и территорией как нашу законную добычу.

— Ты хочешь уподобиться дикарю, волокущего за волосы женщину из побежденного племени в свою пещеру? — Мама Лиза всматривалась в Бенкена, словно в затопленную шахту, обещавшую быть золотоносной. — Это говоришь ты, читавший мне Гейне и Гете и восхищавшийся успехами цивилизации?!

— Забудь о том Карле! — Бенкен почти кричал. — Я о нем забывал все эти годы: когда бросал в Неву кольца, купленные к нашей несостоявшейся свадьбе, когда так и не смог жениться, потому что не встретил никого равной тебе, когда из романтика стал циником и выбрал работу, где ежечасно нужно превращать людей пытками и допросами в животных. Помнишь сказку о джине, запертом в бутылке?

Первое тысячелетие он обещал, что того, кто освободит его, сделает богатым, во время второго тысячелетия своему спасителю обещал бессмертие, а в третье тысячелетие поклялся убить первого, кто откроет бутылку… Мы встретились в начале третьего тысячелетия. Потому, что это начало, делаю послабление: идешь в наложницы — щажу дочек. Иначе эсэсовский полк, идущий маршем на фронт и остановившийся в городе, получит вас в подарок.

Мама Лиза побледнела:

— После изнасилования можно выжить, объяснив себе, что кто-то физически оказался сильнее. Но можно ли выжить после добровольного изнасилования, когда разорвана и вымарана душа? Да, прокладывая дорогу своей жизни, я что-то поломала в твоей. Ты считаешь: это основание для приговора? Если твоему будущему нужна моя смерть, убей меня. Но на детях вины нет: зачем они тебе?!

Несколько секунд мама Лиза и Бенкен сражались друг с другом взглядами, потом Бенкен повернулся и вышел, бросив:

— До завтра! Решай!

Звякнула щеколда на калитке, загудел, стихая, мотор машины — Бенкен уехал.

Усевшись на стул, мама Лиза облокотилась на стол и, обхватив ладонями подбородок, надолго задумалась. Лида попыталась о чем-то спросить, — мама Лиза на нее и не взглянула. Словно объясняя кому-то, провела ладонью по воздуху:

«Поведение смертника. Понимает, что убью его и себя». Потом встрепенулась, вскочила, и, обращаясь к нам, быстро проговорила:

— Собираемся. Будем бежать: хоть в лес, хоть к черту на рога!

Упаковав в рюкзаки теплые вещи, одеяла и захватив несколько картофелин и луковицу — наши запасы еды, — мы выбрались в темноту двора и застыли, ослепленные светом зажженного электрофонаря.

— Хальт! Цурюк! — расположившийся на крыше подвала немецкий солдат навел на нас автомат.

— Уехал, а водителя оставил, — на удивление спокойно констатировала мама Лиза. — Возвращаемся.

Устроив вещи на прежние места, я и Лида вопрошающе посмотрели на маму Лизу.

— Спать! — велела она. — Утро вечера мудреней!

Не знаю, ложилась ли мама Лиза. Проснувшись, я увидела ее возле настенного зеркала: распустив волосы, она приложила к затылку шило для ремонта обуви и, заплетя косу в узел, скрыла шило от посторонних глаз.

— Вставай, дочка! Печку пора растапливать.

Удивленная непривычно ласковым голосом, — мама Лиза только к Лиде так обращалась, — вскочила с кровати, умылась и, затопив печку, поставила кипятить чайник. Солдата, сидевшего во дворе на лавочке, старалась не замечать.

Позавтракав сваренным вчера борщом, занялись стиркой. Развесили белье на веревке и вокруг мамы Лизы уселись.

— Что ж, — мама Лиза нас обняла, — девочки вы взрослые, все понимаете.

Решение я приняла и если оно вас одних оставит, долго не печальтесь. Живите дружно, работайте, род продолжайте. Время военное, трудное — но жизнь во все времена сложная. Старайтесь никого не обижать, но обид не прощайте. Помните: люди от природы добрые, обстоятельства их злыми делают.

Тут мы расплакались, особенно Лида. Вцепилась в маму, на шее виснет и просит:

— Не оставляй нас, придумай что-нибудь!

Я тоже реву, маму обнимаю.

— Не плачьте, девочки, — мама Лиза нас по голове гладит, — Беду нужно встречать с открытыми глазами. Жизнь иногда не стоит той цены, которую за нее предлагают. Когда вырастете, поймете.

И на меня смотрит:

— Даша, береги Лиду. Надеюсь на тебя: есть в тебе какая-то сила, — жаль, понять ее не успела.

Щеколда на калитке звякнула: Бенкен приехал и двух гестаповцев с собой привез. Зашел в дом; мы поднялись, стоим. Мама Лиза в белом платье, на сказочную принцессу похожая.

— Слушаю тебя, — Бенкен — напряженно, нервно.

— Я готова — мама Лиза его рассматривает, словно впервые увидела. — Поехали.

— А вещи? Чемодан?

— Зачем? Любовнице начальника гестапо в новой одежде ходить положено, желательно из Парижа.

Маму Лизу взглядом поизучал.

— Учти: сбежать не дам и убить себя не позволю.

— Так много говоришь, будто в пропагандисты готовишься — усмехнулась мама Лиза, потом повернулась к нам, поцеловала каждую крепко-накрепко и направилась к выходу. Бенкен за ней поплелся и лицо его было нерадостным: словно медведя за хвост поймал и не знает, как выпутаться.

— Мамочка! — Лида за ними рванулась; я ее обхватила, держу.

Мама Лиза по двору идет, словно не слышит. Возле груши, которую отец сажал, на секунду задержалась, по стволу ладонью погладила и вышла, не оглянувшись; немцы за ней гурьбой потопали.

— Ненавижу — Лидка меня оттолкнула. — Тебя ненавижу, всех ненавижу.

И плачет. Я тоже плачу: понимаю, что сиротами остались и маму Лизу в последний раз видели.

Тут на улице крик раздался, потом зашумели все. Мгновенно за калитку выскочила; Лидка за мной.

Смотрим: Бенкен возле дома лежит, голова в крови, а рядом каменный петух валяется — с крыши на Бенкена упал. Немцы вокруг столпились, галдят по-своему и мама Лиза в сторонке руки сжимает.

Бенкен голову приподнял, что-то немцам приказал, потом маму Лизу глазами нашел, улыбнулся и говорит:

— Я чувствовал, что сегодня умру.