За право летать

, была скользкой. Было приятней идти рядом, по траве, густой, мокрой, мягкой. Запахи травы, воды, тины, свежести чуть кружили голову. И может быть, поэтому Адам старательно поддерживал спутницу под локоток, хотя никакой необходимости в том не было. Даже, скорее, наоборот — это он шел по скользкой дорожке в городских туфлях на гладкой подошве.

«Идет по скользкой дорожке…» — подумала Вита и покосилась на Адама.

— Что-то я давно молчу, — отозвался Адам. — Странно, правда?

— Почему странно?

— Вообще-то я в присутствии женщин куда более разговорчив. Если не сказать, болтлив.

— Я в курсе.

— Неужели помнишь?

— Помню. А знаешь почему? Ты единственный сообразил притащить мне табуретку. Настоящие джентльмены — редкость. Их нужно запоминать. Вырубать на скрижалях.

— Какой я джентльмен, — усмехнулся Адам. — Простой полковник. К счастью, без полка.

— Офицер и джентльмен. Еще большая редкость.

— Засушить и вклеить в альбом. Я и стих придумал. «Души прекрасные страницы расклеил он по заграницам».

Вита задумчиво пошевелила губами…

—Восемнадцать.

— Что восемнадцать?

— Слогов. На хайку не тянет.

— При чем тут хайку? — опешил Адам.

— А я в альбом пишу только хайку. «Мысль пришла и ушла. Тихо вокруг. Я же стою, как дурак».

— Это про меня, — сокрушенно вздохнул Адам.

— Нет, не про тебя.

— Почему?

— Я тебя не настолько хорошо запомнила.

Он смотрел так удивленно, что Вита не удержалась и прыснула.

— Ко мне вообще трудно привыкнуть, — сообщила она. — Редко кому удается.

И, без предупреждения сбросив ему на руки свою потертую джинсовую куртку, полезла на иву.

Дерево вздохнуло. Ветки с мокрым шелестом ушли глубже в воду.

— Жалко, что коньяк сюда не приносят. Дурацкий сервис. — Вита поудобнее устроилась в развилке толстых ветвей, свесила ногу. — Что стоите, сударь? Занимайте соседнее кресло. — Она сделала широкий приглашающий жест, покачнулась, и вцепилась в ветки.

— В присутствии дамы? Не смею-с. — Адам щелкнул каблуками.

— Отмазался, — рассмеялась Вита. Дерево под ней вдруг зашелестело сильнее…

…Его подняло на одной какой-то особенно высокой волне, потом опустило — пустым затылком вниз, вниз, дыхание исчезло, темно и искры, это звезды, нет, что-то горит, падает и горит, стекло, спираль и свет. Краешек сознания коснулся обоих глаз и правой брови. Это я, подумал Санька. Я здесь. И мне, наверное, конец. Конец, конец! — радостно и звонко отскочило от стен. Зубчатые слова цепляли, как репей. Он хотел перелезть через забор, красно-коричневый, занозистый, но по ту сторону сидели серые потные собаки, тысячи собак, сидели неподвижно, плотно, как семечки в .подсолнухе, и смотрели на него, раскрыв черно-розовые пасти. Ты очнись, очнись, шептал кто-то мягкий, с большим теплым сердцем, оно било на три счета: ду-ба-дамм… ду-ба-дамм… Ага, сказал Санька и приподнялся на локте. Обзор был плохой, край койки закрывал треть сектора, да ещё эта дурная подушка, сколько раз говорил… они появятся оттуда, из мертвой