За право летать

, случайно, не бегает? — поинтересовался Адам. — А то я бы не отказался…

— Можно спросить. Только сначала давай в него сядем… Внутри автомобильчик был явно больше, чем снаружи, и управлялся очень просто: рулем, рычажком «вперед-стоять-назад» и двумя педалями. Но главное, он был оборудован чем-то вроде упрощенного бесшлемного визибла, позволяющего отчетливо видеть все, что происходит на дороге, легко просчитывать возможные аварийные ситуации и выходить из них прежде, чем сама ситуация начнет складываться. Так, во всяком случае, следовало из инструкции, которую мягким бесполым голосом прочитал автомат. Пока инструктаж не закончился, тронуться не удалось. Адам злился, Вита откровенно развлекалась. Наконец автомат назвал код, который следовало набрать на цифровом замке, и мотор заработал — мягко, почти неслышно…

На всем пути до гостиницы им встретилось только две машины, так что опробовать визибл в деле не удалось. Все, что отметил Адам, — это чуть неестественную четкость и коричневатость пейзажа: будто смотришь сквозь солнцезащитные очки с маленькой такой диоптрией.

За короткое время в дороге документы умудрились размножиться, и в номер их пришлось заносить с помощью гостиничного мальчика. Папки на вид были обычными, но в некоторых — Адам знал — лежали вполне секретные документы. Хотя секретность была искусственная, напускная, заради пущей важности и вящей пучности…

Оставив Виту в номере раскладывать все по порядку, он спустился в бар — заказать чего-нибудь поесть. И заодно — привести в порядок собственные мысли и соображения. В другой порядок. В порядок высшего порядка.

Эти размышления накатили на него тихой мягкой волной; он окунулся мгновенно и очень глубоко…

В баре предложили пулярку и греческий салат, он не смог вспомнить, что такое пулярка, но согласился. Да, и кофе, сообразил он, уже уходя. Много кофе. По-настоящему много кофе. Крепкого. По-настоящему крепкого.

Вита сидела на кровати, поджав ноги, и рылась в ворохе бумаги. За спиной её горбилась полураскрытая карта Крыма, а локтем она попирала стопку так и не рассортированных папок. Она глянула на Адама исподлобья, молча протянула ему исчерканный непонятными каракулями листок и вернулась к сличению каких-то двух документов, маркированных ярлычками-стикерсами разных цветов: красным и черным; взгляд её прыгал с одного текста на другой.

Адам долго не мог разобрать почерк, наконец приспособился к невнятному написанию большей части букв и кое-как сумел прочитать, что там было написано. Это была предсмертная записка Льва Кононова, застрелившегося в позапрошлом году — или уже два года назад? — контактера, одного из старейших. По слухам, у него развивалась неоперабельная опухоль спинного мозга, и он, не желая быть обузой родным, решил дело простейшим способом. Но в записке говорилось совсем не об этом, а о неразрешимом конфликте с собственной совестью…

— Что это? — спросил Адам.

— Это то, что лежало в его столе, — сказала Вита. Потом она подняла голову и долгим взглядом посмотрела