Каждое обятие (ЛП)

Джим знал о моих опасениях, когда я думал о них.

— Это единственный способ, Спок, — сказал он командным тоном капитана.

— Было бы логично дождаться, когда буря пройдет.

— Для этого нет времени, лидер клана убежал, и он вернётся с большим количеством воинов, и команде может потребоваться несколько минут, чтобы решить, что делать…

— Тем не менее, вы…

— Спок, — прервал меня Джим, — это риск, который мы должны принять. Давай.

И он протянул руку.

Он просил меня снова отказаться от логики, но на этот раз ставкой были не эмоциональный ответ или дружеское объятие. На этот раз это была его жизнь. Жизнь Джима. Как я мог на это пойти?

— Мы рискуем больше, если останемся, — сказал Джим более настойчиво. — Мы уже слишком долго об этом говорим, поверь мне.

— Я… это не… слишком много переменных… шансы успеха меньше, чем…

— Поверь мне, — повторил он, и его глаза умоляли: — Пожалуйста. Это сработает.

Я глубоко вздохнул и сжал его руку.

Это было похоже на воровство, это запретное прикосновение, но я сказал себе, что сделаю это только сейчас, в последний раз; если мне не было позволено улыбаться, или кричать, или смеяться, или любить… если бы мне даже не было позволено любить его, я мог бы взять этот единственный поцелуй.

И обнять, когда он потянул меня за руку, и я позволил ему втянуть меня в его тело, как можно крепче сжимая друг друга. Я прижал его к своей груди и почувствовал, что он пытается сделать тоже самое, даже если его человеческая сила недостаточна, но всё было в порядке; я мог сделать это для нас обоих, потому что между нами не должно было быть ни частицы воздуха, и я мог чувствовать свои руки (одна вокруг его плеч, одна расправлена над его нижней частью спины), дрожа от усилий и эмоционального истощения, таких как эти, я знал, что Джим должен чувствовать дрожь, но он ничего не говорил, просто держался сильнее.

Прошло двенадцать холодных, страшных, напряженных минут, прежде чем Джим вскрикнул с облегчением, и я выдохнул ему в шею, когда мы оба исчезли, и последнее, что я почувствовал до того, как дождь остановился, были его губы на моей щеке и мягкое: — Я выиграл.

В тот момент у меня был шанс не только созерцать сожаление и надежду, но и найти странный и новый внутренний покой, полноту, которая исходила от человека в моих руках.

Ибо он резонировал во мне, в гармонии с тем, кем я был, любовью, которую я испытывал к Джиму…

Это подходило мне.

========== Часть 17. Семнадцатый раз ==========

Он упал.

— Спок?

Мои руки были покрыты кровью, и он упал…

— Спок?

Я продолжал смотреть на них каждые 0,796 секунды, но не было заметно никаких изменений в моих глазах; она по-прежнему капала и была ужасно мокрой.

Я не мог его поймать. Он упал, вниз, вниз…

Люди вокруг нас кричали, и самый безумный и отчаянный голос доктора МакКоя возвышался над ними, раздавая громкие инструкции движущимся белым фигурам, которые бегали по ярко-белой комнате. Помутнение зрения было симптомом человеческого шока.

До сегодняшнего дня я верил, что не мог поддаться такому нелогичному эмоциональному отклику.

Он был один в конце, когда падение закончилась, я не был там…

Парализованный горем, раздирающим меня, я стоял посреди комнаты, не видя ничего, кроме резких контуров Джима. Никто не говорил со мной, хотя я чувствовал, что глаза встречаются с моими и быстро стремятся уйти в сторону. Возможно, несмотря на то, что я никогда не был таким пустым, мои эмоции были настолько мощными, что они каким-то образом стали видимыми, осязаемыми.

— Спок.

Без сложной яркости его голубых глаз мир стал тенью, кровью и болью, а мои руки блестели.

— Спок!

Со слабой силой я отогнал прочь агонию в своей голове, зная с самого начала, что такое усилие было бесполезным, и действительно, она не рассеивалась и даже не уменьшалась. Не было бы ни сокрушительной тяжести в моей груди, или скрученного желудка, или напряжённости сердца, громко бьющегося в моем боку, или моих глаз, горла, легких, рук… мои руки, скользкие, с яркой красной жизнью Джима. Я стоял и кричал внутри себя, кричал, кричал…

— Вставай!

Он рявкнул приказ таким твёрдым, командным тоном, что даже в бессознательном состоянии моё тело быстро подчинилось.

— Джим.

Я выпрямился; я был в своей каюте. Капитан стоял, глядя сверху вниз на меня, на его лице была тень из-за слабого освещения комнаты. С некоторым усилием я пришёл в себя и разорвал мысли о смерти, и яркие воспоминания об эмоциях. Это потребовало небольшой паузы для того, чтобы выразить мои мысли, и Джим спокойно ждал, когда я начну говорить.

Вполне возможно, что сон был следствием воздействия химических веществ вчерашней планеты и её необычного дождя, поскольку для меня было редкостью то, что я испытал. Я сожалел, что не смог обеспечить выборку жидкости для научных исследований и анализа; несомненно, результаты были бы интересными. Конечно, наша жизнь имеет определенную зависимость от того, что бы ни происходило, и на самом деле мы с Джимом материализовались совершенно сухими на транспортерную площадку.

— Какова цель вашего нахождения здесь в такое время? — спросил я, когда чувства были успешно классифицированы, убраны, а затем тщательно забыты. Нелегко было снова найти контроль и равновесие, поскольку вид капитана подтвердил ложность моих видений и быстрый взгляд на мои руки заверил меня, что больше не нужно беспокоиться. Джим был жив; очевидно, что моё подсознание создало сценарий по причинам, которые лучше всего можно было выяснить, находясь в тишине и спокойствии медитации.

Джим не ответил, вместо этого он сел рядом с моей кроватью и пристально посмотрел на меня.

— Капитан, пожалуйста, сообщите…

Но я не закончил свой запрос, потому что внезапно он протянул руку к моему лицу… и на мгновение я забыл, что он не был вулканцем, и я подумал: — Да, мне нужны твои мысли сейчас.

— Я никогда… я тебя никогда не видел…

Он опустил свою протянутую руку и молча несколько мгновений шевелил одними губами, видимо, не находя подходящего глагола.

Я заставил себя поднять бровь и притвориться, что я не понял, возможно, надеясь, что этот ужасный взгляд на его лице может исчезнуть, если я заставлю его рассмеяться. Если бы я всё ещё мог рассмешить его.

Потому что, если Джим был жив, чтобы смеяться, тогда это… было важно для меня.

— Это неправильно, капитан. Вы видели меня, по крайней мере, каждый день с тех пор…

— …плачущим, — прервал он, и его голос сорвался.

— Я вижу. Да, это правильно, вы меня никогда не видели… — я снова не закончил свою речь, я не плакал. Я не мог контролировать свои слезные протоки дважды за всю свою жизнь, оба раза я был неподготовленным ребёнком. Я не плакал.

Итак, почему он смотрел на меня так, как будто я всё же делал это?

— Я не плачу, Джим.

— Я знаю. Я знаю, что сейчас нет.

Он глубоко вздохнул и устало опустил голову.

— Хорошо, могу ли я сделать что-то совершенно неуместное, что, вероятно, заставит тебя чувствовать себя очень неудобно?

В течение двух секунд проблеск уверенности заставил меня поверить, что он попросил прикоснуться к моему лицу; моим щекам, векам, тёплой коже, которые я предложил бы его пальцам… чтобы он мог быть уверен, что там не было слёз, как будто видения было недостаточно, как будто ему нужно было бы проверить.

Затем странная вспышка исчезла, и я разумно вывел, что это были предположения с моей стороны.

— Я полагаю, вы не имеете в виду объятия, поскольку в этом вопросе у вас давно свобода действий.

Это вызвало самый лёгкий изгиб его полных губ.

— Хорошо, могу ли я сделать что-то совершенно неуместное, что, вероятно, снова вызовет у тебя неудобство?

Чувство спокойствия стало более реальным, когда кокетливая улыбка зажгла его глаза, наблюдающие за мной из-под его ресниц.

— Возможно, — устало сказал я. Я был в своей постели. В моей каюте. И Джим существовал. Также на кровати. Занимая равное пространство. В то же время, все эти факторы не были связаны с безобидным разговором.