КИНФ БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ВТОРАЯ. СОЗВЕЗДИЕ ПАКЕФИДЫ (СИ)

- Торн, – попросил Ур, – постарайся увидеть этот проход… представь, где бы он мог быть.

Я подумал о том, как Ультур охранял свою тайну и двери в его мир… м-м-м, наверное, для него это был не просто умерший мир – это было кладбище. Он смотрел на него сверху и ревностно охранял от любого проявления жизни, будь то нечаянно попавший в эти края человек или животное. Чужие следы на останках древнего мира казались ему кощунством, и он готов был выжигать их огнем, до серого нежного пепла, до пустоты и неподвижности, до выскобленного ветром камня…

- Трава! – с изумлением произнес я; в видении моем я заметил росток, тонкий стебель, проросший на пороге тайного лаза. Один из дикарей обронил семечко со своей одежды, и оно проросло. – Трава, Ур!

- А?! – Ур высунулся из каменного закутка, глянул на меня дикими глазами. – Трава?!

Ультур от злости завопил благим матом, извиваясь на земле, когда Ур в очередной раз нырнул в пещеру и ощупал пол своими чувствительными тонкими пальцами.

Он нашел этот стебелек, едва развернувший два тонких листочка, и засмеялся.

Маленький росток, изгибаясь, рос из неровности в скале, похожей на небольшой неровный скол. Ур, проведя ладонью по граниту, легонько толкнул плечом стену, и она поддалась, легко отодвинулась в сторону, обнаружив в громадном монолите гранита словно бы просверленный гигантским сверлом лаз.

- Трава, – произнес Ур, с улыбкой коснувшись листочка, нежного и светлого. В голове его пронеслись образы деревьев – он узнал, что это за росток, – и видение огромного старого дерева, разворотившего своими корнями пещеру удава… этот крохотный росток вырастет в огромное дерево!

- Ну что? – издеваясь, сказал Ур, весело блеснув глазами, – хороший я себе компас раздобыл? А я еще не давал ему ни медиатор, ни стабилизатор!

Ультур шипел и извивался, стараясь освободиться. От ярости пена шла у него изо рта, он побагровел, и стиснутые зубы его скрежетали, едва не крошась. Думаю, он вывихнул себе пару суставов, стараясь выбраться из капкана, придуманного ему Уром, но даже боль не могла заставить его утихомириться.

- Успокойся, – насмешливо произнес Ур, пренебрежительно глянув на Ультура. – Разве кучка камней, руин, обглоданных временем, стоят того?

Черный, хохотнув, вскинул палку себе на плечо, отчего Ультур, посыпающий Ура самыми отборными ругательствами, оказался перевернут вниз головой.

- Ну что, идем?

Ур кивнул; лицо его сияло от гордости – и не только потому, что ему удалось обнаружить тайный ход Ультура.

Он был счастлив и взволнован, потому что то место, о котором он только что отзывался с таким пренебрежением, на самом деле тоже много значило для него, и он рад был туда вернуться.

- Черт!- путешествие наше по тоннелю окончилось внезапно, вместе с первым проблеском света. Камни из-под неудачно поставленной ноги полетели вниз, в пропасть, а ветер, свободно гуляющий над равниной, вцепился в одежду, рванул волосы, обнял тело обжигающе холодными ладонями, и я вынужден был ухватиться за какие-то корни, торчащие из потолка лаза. Дух захватило от увиденного, и я застыл, благоговея.

- Пришли, – сказал Ур невозмутимо, но сердце его колотилось учащенно.

Пред моим изумленным взором открылась огромная, глубокая долина, похожая на чашу, окруженная, насколько было видно глазу, абсолютно ровными скалами, что наводило на мысль об их искусственном происхождении. А на дне этой долины, на плоском и круглом, как блюдце, дне располагался город, величественный, грозный и страшный. Должно быть, когда-то он был красив. Наверное. Это было странное место, каких мало в этом мире.

Люди, темные и невежественные, боялись всего неизведанного, а потому обходили стороной то, что было выше их понимания. И обломки, осколки той, ушедшей цивилизации, стояли нетронутые и неисследованные. Лишь время и вода точили их, по крупинке растаскивая мозаику времен.

Изредка, все же, к ним являлись гости, но лишь затем, чтобы, взобравшись на руины башен, величественных и тихих, выкрикнуть фанатическую речь о демонах, кознях, и прочую безумную чушь, рождающуюся в воспаленном разуме, а потом предать огню все то, что пугало и завораживало.

Но огню больше нечем было поживиться в этом старом каменном, темном мертвом мире. Он торопливо слизывал жалкие охапки соломы, принесенные с собой фанатиками, и утихал, оставляя город точно таким же, каков он был до прихода незваных гостей.

Ур, казалось, вдыхал ветер с наслаждением. Холод – то ли и в самом деле похолодало, то ли место это было устроено древними архитекторами так, чтобы воздух здесь всегда был кристально прозрачен и холоден, – доставлял ему удовольствие, у Ура разгорелись глаза и потемнела кожа.

- Смотрите, – Ур указал рукой на небо, которое было ясно и чисто, так, что, наверное, просматривалось до самого дна Великого Космоса.

Над долиной медленно вставал огромный Торн. Было еще светло, и диск его был бледен и тонок, но отчетливо виден, и казалось, Торн хотел заполнить собой все небо над долиной, закрыть её, уложив свой тяжелый круг на обод каменной чаши. Казалось, подставь лестницу – и можно влезть наверх, в его богатые серебряные копи.

- Ночами здесь было светло, – пробормотал я, – и в полнолуние люди любовались серебряным городам на его поверхности…

- Расскажи, что ты видишь? – нетерпеливо попросил Ур, и я обвел взглядом темную мертвую долину.

Сейчас здесь почти ничего не было, но я видел не каменные тихие остова, а великий город в серебряной дымке, словно ничто – ни люди, ни время не касались его, и он стоял, молчаливый и пустой, точно такой же, каким его покинули тысячи лет назад.

- Что ты видишь? – повторил Ур. – О чем тебе говорит это место?

- Я вижу город, – ответил я. – Живой город!

Город был подобен диску солнца, Одину, колесу, вечно движущемуся по небу. Своими постройками он заполнял всю круглую долину до самых краев, и его призрачные, давно умершие сады, возродившиеся в памяти старой земли и открывшиеся для моего взора, терялись в туманной неверной дымке времени; кольцевыми широкими улицами город делился на сектора, в которых когда-то располагались дома – я смотрел на темные руины, но воображение мое дорисовывало домики и дворы, яркие огоньки, фонарики, зажженные в честь праздника, высокие башни и многоэтажные здания, тающие в дымке моего видения, – а в середине, на круглой площади, возвышался величественный, словно серый дымчатый сталагмит, замок. И, словно лучи, от этой площади во все стороны разбегались улицы, похожие на спицы вечного колеса, отражающегося на небе…

- Люди этого мира любили солнце, – произнес я. Я мог бы рассказать много – о свете, которым наполнен их мир, и о величии, подобном великим пирамидам и городам майя, смущающем воображение. О мечте, которая владела умами людей, обративших свои взоры к небу, и мечтающим узнать, что же там, в вышине…

Теперь это место шептало взахлеб мне о горе и о смерти. Я видел, как исчезают отсюда люди, и расстаются затем, чтобы никогда больше не увидеться, и сотни, тысячи историй, не менее трогательных и горьких, чем история Ромео и Джульетты, не оконченных и едва начатых, открылись мне. Казалось, я еще вижу их тени на стенах, тени рук, расстающихся, касающихся друг друга только кончиками пальцев, и слышу голоса, обещающие – «Я вернусь!» «Я дождусь!» И великий огромный Торн накрывал долину темнеющим диском, и бушующее фиолетовое мертвенное пламя космического пожара, словно развевающиеся волосы вокруг лица, вокруг него.

И высотные здания, легкие висячие мосты и каменные дворцы застывали в этом слепящем мертвом свете, становились голыми, сухими, словно остова человеческие, лишающиеся плоти, и исчезали, разрушались, превращаясь в тлен, и гас свет солнца, которое так любили люди. Раскаленный город, залитый неестественным фиолетовым светом, наливался багровыми тенями, и смертоносное излучение выжигало всякое проявление жизни, высушивало дочерна побеги, пробившиеся сквозь толщу почвы и сжигало тонкие крылышки бабочек одним лишь своим дыханием…