Молот Ведьм

— Отче наш… — я начал снова, хотя молитва не приносила облегчения, а лишь усиливала разрывающую боль. Я забылся в страданиях. В какой-то момент, слава Богу, боль перестала нарастать, и от того, что она продолжалась на том же уровне, казалось, становится легче, хоть этот уровень не вообразить и не описать. Мне пришлось троекратно повторить молитву, прежде чем я увидел, как пламенные языки, окружающие кровать, крепнут во что-то, что напоминало сверкающий, ядовито красный, но вместе с тем почти прозрачный камень. Сейчас ведьма была уже окружена святой аурой, которая не позволит её духу добраться до покинутого тела или почувствовать его. Я также заметил пульсирующую, жёлтую ниточку, идущую изо рта девушки куда-то в неверную темноту. Я направил мысль и взор вслед за этой нитью и вдруг, меня будто толкнула сила великана, я оказался над Биаррицем, наблюдая чёрный, свитый из густого дыма силуэт, из которого исходили чистое зло и ненависть. В этом мрачном тумане я также видел окончание жёлтой нити. Но надо было возвращаться. Меня занесло слишком далеко и я знал, что мне нельзя смотреть в сторону кружащихся недалеко существ, которых невозможно описать словами. Эти чудовища, без выраженной формы и цвета, поднимались над землёй, лениво плывя в воздухе. Каждый, даже самый краткий взгляд в их сторону рождал ужас, преодолеть который мне позволяла только молитва. Я молился, и мне казалось, что я уже весь слеплен из одной боли. Но если бы я прервал литанию именно в этот момент, кто знает, не оказался бы я в поле зрения этих бесформенных монстров. А одна мысль, что кто-то из них мог бы посмотреть на меня, вызывала приступ паники. Хватило одного желания вернуться, чтобы я снова оказался в комнате девушки. Багряная аура около её кровати сгустилась так сильно, что я знал — молитву можно прервать. — Аминь, — сказал я, открывая глаза. Я снова видел лишь бледную, исхудавшую девушку, лежащую в белой постели. Призраки, кошмары и цвета исчезли. Также исчезла боль. Осталась только нечеловеческая усталость, такая сильная, что я был не в состоянии встать с колен, и упал, ударяясь головой о деревянный пол. Меня вырвало под себя. Раз, второй и третий. Меня рвало так долго, пока не пошла одна желчь, оставляя горький, жгучий привкус в горле и на языке. А потом у меня не было сил даже двинуться, и я свернулся в клубок в собственной рвоте. Обхватил колена руками и, несмотря на пронзительный холод, заснул.

***

Мы сидели в покоях Шпрингера, и я сказал ему, что сделал, и объяснил, что требует от меня инквизиторский долг.

— Мордимер, вы знаете, что будет… — тихо сказал Шпрингер.

— Будет закон и справедливость, — ответил я. — Исполнится Божья воля.

— Какой ценой? — горько спросил он. — Вы разумный человек и знаете, что когда Инквизиция возьмётся за Биарриц, немного от нас останется. Он преувеличивал. Но обычные люди всегда преувеличивают, когда говорят о Святой Службе и её тяжком долге. Да, допросы, следствие, расследования — неприятная вещь, тем более, что не все братья способны отсеять зёрна от плевел. Но мы были уже далеки от времён ошибок и извращений, когда целые города пустели под напором жара инквизиторских сердец.

— Вы мне нравитесь, Шпрингер, — сказал я. — На самом деле. А тут нет ничего личного. Это только служебный долг. Вы требуете от меня, дабы я утаил, что дочь одного из самых уважаемых купцов города была ведьмой? Задайте себе вопрос: у кого она научилась тёмному искусству? Кто ей помогал? Кто её защищал? Кто согрешил деянием, а кто недосмотром? Не считаете, что долг каждого человека, любящего Господа, это найти ответ? Он низко опустил голову, и его руки дрожали, когда он положил их на стол.

— А если никто? Вы сами говорили, что это может быть врождённой способностью…

— Может да, может нет, — оборвал я его. — И как раз это следует установить.

— Вы знаете, что мне не в чем себя упрекнуть, — сказал он. — Но мне жаль город. Всё уже будет не так, как раньше, когда закончатся процессы.

— Это правда. — Согласился я с такой постановкой вопроса.

— Граждане Биаррица… — Он всё время смотрел на свои руки. — Несомненно были бы готовы на большие жертвы, лишь бы только их не коснулось несчастье.

— Насколько большие? — спросил я, поскольку меня интересовала степень решимости почтенных горожан.

— Думаю, что человек, который бы отменил катаклизм, мог бы рассчитывать на многое. — Он поднял голову и посмотрел на меня. — Может даже на двадцать тысяч крон? Я покачал головой. Это была огромная сумма. Просто невообразимая для вашего покорного слуги. Тем более что в процессе торгов её можно было удвоить. Это количество могло превратиться в дом в Хезе и достойное сельское владение. Но идеи нельзя купить за деньги. Ваш покорный слуга всегда был лишь простодушным, наивным человеком, не справляющимся с тяготами повседневной жизни. Даже если весь оркестр фальшивил, я старался играть чисто, так, как эту чистоту понимал своим скудным умом.

— Я не слышал этих слов, господин Шпрингер, — сказал я. — Не ухудшайте своей ситуации, делая недостойное предложение. Несчастья в этом городе начались тогда, когда кто-то начал заниматься чёрной магией. Сейчас для вас наступает время очищения. Может болезненное, но спасительное. Поймёте это когда-нибудь. И уже не будете путать лекарство с болезнью. Он покачал головой неубеждённый, а потом встал. Сгорбившийся, с посеревшим от печали лицом.

— Я знал вас столько лет и думал, что вы добрый человек, хотя и инквизитор.

— Я не добрый человек, — возразил я. — Я слуга Божий, молот ведьм и меч в руке Ангелов. Вы это должны знать, господин Шпрингер. Вы всегда это должны знать. Он долго на меня смотрел, а потом повернулся и вышел из покоев, тихо закрывая за собой двери. Я зал кубок с вином и подошёл к окну. Со второго этажа открывался вид на Биарриц: дома, улицы, сады. Я смотрел на всё это с печалью, хотя в отличие от Шпрингера у меня была надежда, что немногое тут изменится, даже когда прибудут инквизиторы. Я был более чем уверен, что у дочки Шульмастера был врождённый талант, силе которого она не до конца отдавала себе отчёт. Но также не оставалось сомнений, что купец знал о её выходках, но несмотря на это не решился поступить как добрый христианин. Ведь Писание гласит ясно: И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя. Младшая Шульмастерова убила Линде, используя тёмное искусство. Почему она так поступила? Что ж, выясним это в процессе производства. Может любила Угольда Плесьняка? Может между этим человеком и слабенькой, болезненной девушкой протянулась какая-то нить понимания? Ба, может у неё были доказательства его невинности, и она не могла согласиться с несправедливостью приговора? Кто это сейчас знает и кого это на самом деле волнует? Я вздохнул от собственных мыслей, допил вино и вознёс короткую молитву к Богу, благодаря Его, что в своей неизмеримой милости снова дал мне возможность послужить добру и закону, а также совершить правильный выбор.

Эпилог

Мне лишь осталось закончить одно дело. Так, просто мелкая зловредность, может и недостойная моей профессии, но от которой я был не состоянии отказаться. Днём раньше я велел вызвать одного человека, о котором знал, что он как раз пребывает в Биаррице. Это был мужчина с меткой, острой шуткой и слишком длинным языком, а я некогда спас этот язык от отрезания. В связи с этим у него был передо мной неоплаченный долг благодарности, и сейчас я решил взыскать этот долг. Тем более, что я был уверен: он поможет мне не только по принуждению, но также из внутреннего убеждения, и будет доволен шуткой, которую мы собирались выкинуть общими усилиями. Вечером я ждал в своих покоях Риту и лениво попивал чуть слишком сладкое вино из запасов бургграфа. Я услышал стук и задул свечи, оставляя только один трёхрожковый подсвечник на секретере под зеркалом. Открыл дверь.

— Пришла тебя поблагодарить, Мордимер. — Рита стояла на пороге, и в её голосе я ясно услышал нотку заигрывания. — В конце концов, ты спас мне жизнь.