Ульфила

!

Оттолкнул его комит Рикимер, грацианов человек, который от молодого государя к Валенту прислан был. Сам был германец и трусости в других не выносил, считал ее за позор и чуть ли не болезнь. «Я пойду», — сказал. И вместе с тем незнатным готом в сторону табора направился.

Медленно шли, чтобы вези какого-нибудь подвоха не заподозрили и стрелами не истыкали. Да и время дать нужно вези, чтобы как следует разглядели красный плащ комита, богатые доспехи, знаки отличия. Не простой, стало быть, он человек и для императора ценен.

До оврага уже дошли, который вези расширили и углубили, используя для защиты лагеря. А солнце палит нестерпимо. Когда же вечер?..

И вдруг — вопли, звон оружия… Кому-то жара в голову стукнула.

Стрелки передового римского отряда, выстроенные перед рядами тяжелой пехоты, слишком бурно препирались с передовым готским постом, и вдруг один сорвался, пустил стрелу. Командир римских стрелков, испанец Бакурий, решил, что самое умное после такой выходки — это в атаку пойти. Нервы у всех на пределе; услышали, как он ревет: «За мной!» и побежали.

Как наскочили на готов, так и отскочили; вези-то из-за прикрытия стреляли, а ромеи по чистому полю шли.

Рикимер остановился, в сердцах себе под ноги плюнул и на родном своем языке душу отвел. А после сказал тому незнатному готу, что с ним вместе к табору для переговоров шел:

— Иди-ка ты к своим, брат. Видно, судьба нам с тобой нынче убить друг друга.

Хлопнул его по плечу; на том расстались. Рикимер к ромейским позициям отошел. В ледяном бешенстве был. Валенту что-то совсем уж невежливое рявкнул.

А тот вдруг побелел, вот-вот сознание потеряет. Глаза расширил, будто дьявола перед собой увидел. Но не на Рикимера смотрел — куда-то за спину ему.

Рикимер резко повернулся, сапогами пыль взметнул:

— Что?..

И увидел.

С крутых гор неслась, грозя смести все на своем пути, аланская конница — лавиной, неостановимой, громкокипящей.

Алатей и Сафрак пришли.
* * *

Обтекли табор с двух сторон и на передовые центурии римские понеслись. Следом из табора — осами из гнезда — пешие выскочили. В громе копыт все утонуло — и крики людей, и звон оружия. Небо, и без того нестерпимое, наполнилось сверканием металла.

И дрогнули перед этой бурей передовые центурии, оборотились спиной к неминуемой смерти своей, бежать вознамерились. А куда бежать-то, в теснине? Заметались, себя не помня.

Остановил их комит Себастьян, а как — того никто не понял. И сам Себастьян не понял; но только стрелки Бакурия снова лицом к неприятелю стали. У одного кровь из разбитой губы вытекает — наградил комит щитом по подбородку, чтобы от страха исцелить.

Но ни одна из римских стрел, казалось, цели не достигала. Все так же неостановимо летели на римский строй аланы, и огромные их кони будто не касались земли, ибо тонули ноги в клубах пыли. В облаках мелькали оскаленные морды лошадей, страшные, яростные лица алан.

В давке, где люди начинали терять сознание от духоты, не уследить было, откуда приходит