Сказка о бывшем Шуте и бывшей Принцессе (СИ)

Королевство Сурдериан, что по соседству с королевствами Вертиниан и Лиран, аккурат между рекой Мыр и горой Верон, полувек Великого Угнетения

(30-е годы 6-й эпохи от Явления, Правление короля Арубальда Дуралея XIII)

***

Когда преставился старый герцог, мой троюродный дядя и дальний родственник короля, я остался совсем один. Впрочем, я и до этого уже давно был один. Но теперь я остался ещё и без дома. Мне было тогда лет 10 или 12 – я никогда не знал своего возраста точно. Дядюшка не оставил мне в наследство ни единой паршивой монетки, а фамильный замок быстро перешёл во владение к совсем другому герцогу как посмертная уплата карточного долга. Новый владелец замка, эта квадратная рожа, хотел отправить меня прислуживать на кухню – в доме, где я по праву должен был быть хозяином. Но, во-первых, я показался кухарке слишком избалованным и непригодным к работе, а во-вторых, до герцога всё же дошло, сколько нелестных для его репутации слухов распустят после такого события именитые соседи. Поэтому меня отправили к королю, дальнему родственнику герцога, а значит, ещё более дальнему и весьма условному моему. Уж не знаю, углядел ли сильно пьющий правитель во мне какое-либо специфическое дарование, или же он счёл остроумным и благородным поступком с его стороны оказать мне такую «честь», но он не нашёл ничего лучше, чем нахлобучить на меня побитый молью колпак своего старого вороватого шута, недавно почившего в королевском погребе с осушенным на две трети бочонком дорогого вертинианского вина в тощих старческих пальцах.

Вот так я, неприкаянный и озлобленный, оказался рядом с королём, и очень быстро разобрался, что это за скотина. Король был глуп, порочен, капризен и самовлюблён до предела, он нещадно просаживал казну и требовал беспрекословного исполнения своих нелепых указов, коих успел накропать несметное множество и часто на нетрезвую голову. И без того нищий народ облагался всё новыми налогами, всё более нелепыми повинностями и всё шло к тому, что скоро ни один человек не сможет сделать вдох без личного разрешения на то короля. Причём это разрешение вредный правитель просто так подписывать не станет, и несчастный будет вынужден задохнуться или же нарушить указ и быть повешенным (что практически одно и то же, но последнее, на мой взгляд, менее бесславно). По всему королевству неустанно трудились доносчики, они подслушивали и подсматривали на торговых площадях, в трактирах, на улицах, в кухнях, под окнами, прятались в сене и в тёмных углах погребов. Эти тёмные личности с радостью доносили, куда надо, не только о неверном слове подданных, но даже о вздохе или горестном покачивании головы, которые могли свидетельствовать о недовольстве методами монарха. Доносчикам платили их жалкие монетки, а неосторожных персонажей секли или обезглавливали, что зависело всецело от того, с какой ноги встанет правитель. Власть вмешивалась во всё, начиная с того, какие песни поёт молодёжь, отправляясь на праздник Плешивого Озёрника-Плавуна, и из чего плетутся опускаемые в этот день на воду венки, и заканчивая последним указом короля, согласно которому семьи, имеющие меньше пятерых детей, облагались штрафом как недоработавшие на будущее процветание королевства и должны были платить двойной подушный налог за каждого недостающего. Усерднее короля трудилась только инквизиция, но об этом я пока даже говорить спокойно не могу.

Даже я, будучи мальчишкой, вполне понимал, что король - маразматик. Но я быстро понял и ещё кое-что, а именно – что король любит и чего он НЕ любит. Например, король очень любил, когда поднимают на смех его приближённых, но терпеть не мог, когда намекают на его собственный, короля, маразм. Однако поделать с этим он ничего не мог, так как шуту позволено говорить практически всё, даже правду. Поэтому король частенько скрежетал челюстями так, что корона на его глупой голове начинала мелко дрожать, и явно уже через пару лет начал сожалеть об оказанной мне «чести». Однако король так и не нашёл мало-мальски лицеприятного способа избавиться от меня, потому что законов я не нарушал, а обвинить шута в оскорблении правящей особы было бы просто смешно. К тому же я был его каким-то дальним родственником, и исправить свой собственный давний каприз значило бы не только упасть в глазах своего народа как правитель непостоянный и импульсивный – он из принципа никогда не отменял своих указов, даже если сам, протрезвев, находил их слегка бредовыми, – но и оскорбить вымерший герцогский род, отобрав оказанную «честь» у его, герцогского рода, последнего потомка. Я, к сожалению, также не нашёл благовидного предлога покинуть королевскую обитель, поэтому торчал там и по тот день, а было мне уже где-то около 25-27 лет, и позвякивал идиотскими бубенцами над кружкой со знаменитым королевским элем. Неудивительно, что, всю жизнь глумясь над людьми, я на самом деле был человеком весьма угрюмым и даже жестоким, что вполне могли ощутить на себе королевские прихвостни, попавшие в мою немилость. Однако не искал способа покинуть королевство я в большей степени потому, что меня весьма занимала судьба единственного существа, которое можно было любить в этом грязном в своей притворной пышности гигантском замке. А судьба эта, по традиции, рисковала оказаться весьма плачевной.

Дело в том, что за пару лет до того, как помер мой достопочтенный дядюшка, у короля родилась дочь. То есть, у настоящего короля, которого нынешний правитель вероломно угробил, после чего насильно женился на его супруге, дабы водрузить свой грузный зад на трон и корону на свою тупую голову. Насмотревшись на все эти события, молодая королева отдала Богу душу, а новоиспечённый король был слишком увлечён своей властью и вскоре забыл, что у него как бы есть дочь.

Я же, оказавшись при дворе, первым долгом стащил из королевской оружейной пару неплохих мечей и тайком тренировался, как мог, в воинском искусстве, надеясь когда-нибудь покинуть опостылевшее королевство. Девчонка подсмотрела за этим и попросила меня научить её тоже. Я не сразу воспринял её всерьёз, но через несколько лет она стала единственным человеком, кто мог понять моё одиночество и тайную тоску по совсем другой, свободной жизни.

Я действительно научил её управляться с мечом, как только у неё хватило сил его поднять, и мы почти каждое утро вскакивали на коней и с ветром неслись топтать королевские поля. Я стал её единственным другом, и если у неё и были от меня секреты, то только совсем сокровенные. Принцесса отличалась смелыми мечтами и свободолюбивым сердцем. Она ловко стреляла из лука и крепко держалась в седле. Ненавидя громоздкие платья под горло, которые полагалось носить, она чаще одевалась в мужскую охотничью одежду, презрев ярость инквизиторов, имевших, по меньшей мере, десяток поводов обвинить её в колдовстве и пытать где-нибудь в темнице до конца жизни. Они молчали, и доносчики молчали тоже, ибо и те, и другие думали, что король и сам видит, чем занимается его приёмная дочь. Король не видел. И, вероятно, весьма удивился бы, напомни ему кто о существовании дочери. Поэтому она прямо у короля под носом нарушала королевские указы. Сочиняла песни, хотя любое творчество сурово каралось церковью с позволения короля. Танцевала и пела без всякого на то повода, одобренного государством и церковью. Дружила с королевским шутом, имела собственный меч и коня, и, самое страшное, будучи семнадцати лет от роду, была не замужем.

Я-то знаю, что у главного инквизитора уже давно выступал холодный пот на лбу при упоминании о принцессе. Ведь женская часть населения королевства того и гляди взбунтовалась бы, насмотревшись на её свободолюбие. И кого тогда он "утешал" бы своими проповедями, заливая, что все мучения в этой жизни неизбежны и идут только на пользу душе? Всех пришлось бы пожечь на кострах, а нельзя же так сразу! И в те редкие минуты, когда он прекращал исправлять Священное Писание, вымарывая то, что могло дать повод к свободомыслию, и внося побольше устрашения и строгости, шлифуя исправленные страницы и представляя, что это покорные запуганные души его неграмотных прихожан, в эти минуты он каждый раз обращался мыслями к недопустимому поведению принцессы и изысканию метода воздействия. И в один из таких моментов, видит Бог, он его изыскал. Метод был крайне простенький и подленький, но тем и гениальный.