И остался Иаков один

Воронель Александр

И остался Иаков один

Александр ВОРОНЕЛЬ

И остался Иаков один...

Нелле,

другу всей жизни

Содержание:

ЗАКЛИНАНИЕ БУДУЩЕГО

ИСХОД

НАЦИОНАЛЬНАЯ ПРИНАДЛЕЖНОСТЬ КАК СУБЪЕКТИВНОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ О НАЦИОНАЛЬНОМ ХАРАКТЕРЕ ИУДЕЙСТВО И ЭЛЛИНСТВО В НАУКЕ

ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ

УНИКАЛЬНОСТЬ КАК ПРОБЛЕМА И ВЫЗОВ РУССКАЯ АЛИЯ И ИЗРАИЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА АЛИЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ ИЗ РОССИИ ДОВОЛЬНО И ЭТОГО БИБЛЕЙСКИЙ РЕАЛИЗМ ИАКОВ ОСТАЛСЯ ОДИН "ЗАПАД ЕСТЬ ЗАПАД, ВОСТОК ЕСТЬ ВОСТОК..." ВОЗВРАЩЕНИЕ К ТВОРЧЕСКОМУ ИУДАИЗМУ МЫ МЫСЛИМ ЛИШЬ ПОСКОЛЬКУ МЫ СУЩЕСТВУЕМ

ОТКЛИКИ

ПО ТУ СТОРОНУ УСПЕХА АНДРЕЙ САХАРОВ, ЧЕЛОВЕК И УЧЕНЫЙ В МИРЕ НЕТ ЦЕНТРА ЯВЛЯЮТСЯ ЛИ ЕВРЕИ ОБЪЕКТОМ СОВЕТСКОГО АНТИСЕМИТИЗМА? ВЕЧНЫЙ КОМИССАР МЕЧТА О СПРАВЕДЛИВОМ ВОЗМЕЗДИИ БЕСЕДА О ГУМАНИЗМЕ С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ

ЗАКЛИНАНИЕ БУДУЩЕГО

Стало уже общим местом признавать, что произошедшее в Восточной Европе крушение коммунизма (точнее, крушение тоталитарных коммунистических режимов) привело к дискредитации социалистической идеи во всем мире. Вожди социалистической (рабочей) партии Израиля уже приступили к отмыванию своей партийной символики от марксистских стереотипов. Американский политолог Фрэнсис Фукуяма с истинно американским оптимизмом уже успел предсказать скорую победу идей свободного предпринимательства во всем мире.

Конечно, эта реакция не имеет никакого отношения ни к истине, как таковой, ни даже к вопросу об обоснованности социалистических теорий. Такая паника, на самом деле, отражает лишь современный уровень вмешательства массового сознания в общественные дела, где истина не просто относительна, но заведомо субъективна. Если основанные на эволюционной модели науки иллюзии, распространенные в XIX веке, требовали от тогдашних лидеров некоего наукообразия в представлении их взглядов, в наше время одно только упоминание о научной обоснованности каких-либо политических затей может оказаться достаточным, чтобы обречь их на полный провал.

Поэтому я думаю, что сегодня еще не оценена, не взята в расчет дальняя перспектива этого массового психологического кризиса, который грозит выйти за пределы, обозначенные для критики сегодня. Я имею в виду, что социалистический эксперимент в значительной степени явился результатом предшествующей эволюции гуманизма и, по крайней мере до времени, всегда сочетался с борьбой за свободу.

Может быть, только революционное движение в России впервые ярко подчеркнуло присущее гуманизму противоречие между либерализмом (борьбой за свободу) и социализмом (борьбой за народное счастье). В других странах народное счастье (точнее, благосостояние) труднее отделялось от свободы, и социализм, поэтому, проявлялся в менее устрашающих формах. Теперь, наблюдая динамику отката, паническое отступничество во всем мире от предшествующего эйфорического отношения к социализму, я ожидаю близкого кризиса гуманизма вообще.

В преддверии такой тотальной мировой перестройки мне кажется необходимым обдумать идеологические основания, на которых покоится существование нашего государства, т.е. сионизм.

Любопытно, что критика гуманизма давно уже прозвучала со стороны представителей всех толков фундаментализма, от умеренно-непоследовательного А.Солженицына до воинственно-последовательного аятоллы Хомейни, но еще никогда не была воспринята всерьез большинством читающей публики. Она не была воспринята, в основном, потому, что большая часть читающей публики считает фундаментализм просто ругательным словом, вроде глупости. Массивную поддержку такой образ мысли имеет скорее среди публики нечитающей. Между тем, всякий фундаментализм отличается, прежде всего, именно своей внутренней последовательностью, стройностью, т.е., в сущности, красотой, которая привлекает простые сердца без всяких ссылок на науку. Эта собственная внутренняя цельность дает фундаменталисту такое острое видение противоречий современной гуманистической цивилизации, которое часто опережает самокритику и самоконтроль, вписанные в эту агностическую систему самим принципом ее построения.

Любое фундаменталистское мировоззрение, будучи ориентировано на идеальные объекты и слабо связано с эмпирической действительностью, в сущности, неопровержимо. Оно отвечает верующему человеку на все вопросы, в том числе и неразрешимые, если он согласен верить на слово. Последовательный фундаменталист скорее умрет, чем обнаружит догматическую ошибку.

Между тем, любой принцип, основанный на гуманизме, вынужден апеллировать к такому несовершенному объекту, как реальный человек и его сообщества, - следовательно, по необходимости, не может быть окончательным. Он, в сущности, и недоказуем. Гуманизм содержит в себе противоречия, которые непременно обнаруживаются при всяком столкновении с действительностью. А столкновения, конечно, неизбежны для мировоззрения, которое ориентируется на опытную реальность и воспринимает историю как умопостигаемый, рукотворный процесс. Такое мировоззрение, очевидно, должно быть готово к догматическим Уступкам.

Гуманистическое умонастроение неотразимо привлекательно для интеллектуала как ведущая его рискованная гипотеза, поскольку она дает простор для творческой социальной активности и позволяет коррекцию. Но, как только гуманистическая идея приобретает догматически-религиозные черты, что свойственно всякой идее, овладевающей массами, она обнаруживает свою непродуктивность. Сначала для интеллектуалов, а потом и для всех остальных. Именно это и произошло с социализмом. В роли Священного Писания гуманизм неконкурентоспособен.

Сионизм как идеология возник в девятнадцатом веке, позже других современных идеологий, но его источником (в светском варианте) была та же гуманистически-освободительная тенденция, что провозгласила непоследовательный лозунг "свободы, равенства и братства".

Действительно, как только секулярные евреи осознали себя полноправными, "равными" гражданами либеральных обществ, у них возникла естественная потребность, чтобы это их самоощущение было признано законным и всеми остальными. Т.к. они предполагались еще и "свободными", им казалось, что они свободны при этом проявлять себя как евреи.

Добиться такого "братского" отношения оказалось практически невозможно ни в одной стране. Ибо оказалось, что евреи предполагаются равными лишь постольку, поскольку они неотличимы от других. Если же они естественно отличаются, их юридическое равенство только подчеркивает их выделенность. В конце концов, они вынуждены были признать самое свое положение в диаспоре неестественным. Ранний сионизм был построен на рациональных аргументах, "естественных" правах (теперь их зовут "правами человека", но обоснованность этого понятия с тех пор не выросла) и вере в прогресс.

В сущности это было идеалистическое движение интеллигенции, и оно исходило из утопической веры в возможность для евреев избавиться от своей исторической уникальности на путях "нормализации" национальной жизни в духе возникновения новых государственных наций, вроде Чехословакии, Болгарии или Либерии. Казалось, что нормализуя нашу сегодняшнюю жизнь, освобождаясь от непосредственного давления окружающих народов, созданного сравнительно недавними историческими обстоятельствами, мы освободимся также и от того тысячелетнего бремени, которое взвалила на нас наша собственная история.

Однако очень скоро выяснилось, что узел проблем, завязанных вокруг еврейского вопроса, гораздо значительнее, чем демографическая и культурная проблема нескольких миллионов людей, составляющих еврейский народ. Рационализм XIX века оказался удивительно наивным во всем, что касалось человеческой природы, национальной жизни и социального устройства. Наиболее утопичными оказались как раз наиболее рациональные проекты. Впрочем, именно наивная поверхностность раннесионистской идеологии, ее простота (а также несоответствующие ей пророческая одержимость и выдающиеся политические качества ее глашатаев) обеспечила ей заметный успех в европейских странах.