Герои

Внизу никого не было. Шум сражения если и доносился, то откуда-то издалека, с улицы. Безумные крики, стук и гомон. А еще попахивало гарью, от которой першило в носу и горле. Во рту стоял вкус крови. Крови, металла и сырого мяса. Все парни были мертвы. Возле лестницы вниз лицом лежал Стоддер, руку протянув в сторону ступеней. Затылок у него был раскроен, курчавились в запекшейся крови волосы. Кольвинг в заскорузлой багровой рубахе лежал у стены, чинно сложив руки на животе. Брейт представлял собой бесформенную груду тряпья в углу. Бедняга никогда еще не смотрелся так неприглядно и запущенно. Просто груда ветоши, и все.

Лежали здесь и четверо солдат Союза, тесным рядком, как будто сговорились и в смерти сохранять сплоченность. Бек стоял посреди них. Неприятель. Доспехи-то какие добротные. Нагрудники, поножи, блестящие одинаковые шлемы. А ребята вроде Брейта и смерть встретили разве что с расщепленной палкой, куда всунут нож. Несправедливо, правда. Вообще ни в какую.

Один солдат лежал на боку, и Бек перевернул его башмаком. Мертвец окосело уставился в потолок. Если не считать доспеха, ничего в нем особенного не было. И возрастом они не так уж отличались – вон, первая бородка кудрявится на щеках. Вот тебе и враг.

Наполовину выбитая дверь с грохотом упала под ударом ноги, и кто-то, пошатываясь, остановился на пороге, в одной руке щит, в другой палица. Бек стоял и смотрел, не поднимая даже меча. Вошедший, прихрамывая, приблизился и протяжно свистнул. Фладд.

– Что у вас тут было, парень? – спросил он.

– Не знаю.

Бек в самом деле не знал. Точнее, знал, что именно, но не знал, каким образом. Или зачем.

– Я убил…

Он попытался указать наверх, но не смог поднять руку. В конце концов он кивком указал на мертвых парней Союза у своих ног.

– Я убил…

– Сам-то цел?

Фладд в поисках раны заботливо ощупывал на нем пропитанную кровью рубаху.

– Это не моя.

– Четырех гадов, значит, укокошил? А где Рефт?

– Неживой.

– Да-да, оно и ясно. Сразу не дошло до дуралея. Ну так хоть тебе удалось выжить.

Фладд по-отцовски обхватил его за плечи и вывел на улицу. Ветер обдувал мокрую рубаху и обоссанные штаны. По уличным булыжникам вились пыль и седой пепел, валялось расщепленное дерево и оброненное оружие. Тут и там, зачастую вперемешку, лежали южане и северяне, убитые и раненые. Вон на земле, беспомощно воздев руку, корчится солдат Союза, а его топориками охаживают двое из черни. По площади все еще стлался дым, но уже видно было продолжение боя на мосту, где в темной завесе тенями метались люди, поблескивали мечи, мелькали стрелы.

Перед клином готового к броску воинства возвышался на коне дородный старик в черной кольчуге и видавшем виды шлеме; сидел и обломком какой-то палки указывал через площадь, гремя осипшим от дыма голосом:

– Столкнуть мне эту нечисть с моста! Гнать их взашей!

Возле старика стоял карл со штандартом на шесте: белый конь на зеленом поле. Знак Коула Ричи. Получается, это сам Ричи и есть.

До Бека лишь сейчас начало доходить. Северяне, как и сказал тогда Фладд, сами подготовили натиск и поймали увязший в домишках и извилистых переулках Союз. И сейчас гонят его обратно за реку. Так что помирать сегодня, возможно, и не придется. От этой мысли на глаза навернулись невольные слезы – ну, если не от этого, так уж во всяком случае от разъедающего глаза дыма.

– Ричи!

Старый воин обернулся.

– Фладд! Никак жив еще, седая твоя башка!

– Условно. Несладко нам тут пришлось.

– А кому нынче легко! Видишь, я топор к бесу сломал? Крепкие у Союза шлемы, ничего не скажешь. Ну да мы их все равно проломим.

Ричи швырнул ненужный черенок, тот покатился по булыжнику разрушенной площади.

– А вы молодцы, неплохо тут потрудились.

– Да вот, почти всех своих ребят потерял, – вздохнул Фладд. – Один только этот остался.

Он хлопнул Бека по плечу.

– Веришь, нет, четверых ихних сволочей один уложил. Своими глазами видел.

– Неужто четверых? Как звать тебя, парень?

Бек с угрюмой растерянностью поглядел снизу вверх на Ричи и его названных. Все смотрели на него. Надо было рассказать им, как все обстояло на самом деле. Всю правду. Но будь даже в нем, Беке, кость, которой, получается, не было, на такое обилие слов у него не хватило бы дыхалки. И он односложно буркнул:

– Бек.

– Просто Бек?

– Да.

Ричи радушно улыбнулся.

– Такому, как ты, сдается мне, не мешает иметь имя повидней. Назовем-ка мы тебя… – он оглядел Бека и сам себе кивнул, будто получив желаемый ответ, – Красным Беком. А?

Он повернулся в седле и крикнул своим названным:

– Как вам оно, ребята? Красный Бек!

Все застучали – кто в щит рукоятью меча, кто в грудь боевой рукавицей – подняв соответствующее ритуалу громыханье.

– Ну что, видите? – возгласил Ричи. – Вот парень, который нам нужен! Гляньте-ка на этого удальца! Побольше бы нам таких чертяк!

Всюду смех, веселые возгласы, кивки одобрения. В основном оттого, что Союз отогнан обратно за реку, но отчасти и из-за него, за его кровавое омовение. Бек всегда грезил уважительным к себе отношением, компанией ратных людей, а паче чаяния знатным именем. И вот теперь все это у него было. А он лишь прятался в шкафу и убил своего, и присвоил чужие заслуги.

– Красный Бек. – Фладд улыбнулся горделиво, как отец первым шагам своего чада. – Как оно тебе, парень?

Бек стоял, глядя в землю.

– Не знаю.

Как резак

– Ы!

Зоб дернулся, отчего нитка лишь сильнее стянула щеку, а значит, еще больней.

– Ы-ы!

– Зачастую, – как ни в чем не бывало, вещал Жужело, – человеку целесообразнее пребывать со своей болью в обнимку, нежели пытаться ее избежать. При более близком взгляде вещи не столь внушительны.

– Легко говорить: иголка-то у тебя.

Зоб с присвистом втянул воздух, когда игла в очередной раз куснула щеку. Стежки и швы были для него не внове, но странно, насколько быстро забывается та или иная разновидность боли. И вот сейчас эта ее разновидность безошибочно воскресала.

– Вот бы побыстрее разделаться…

– Понимаю и скорблю, только вся беда в том, что калечить у меня получается несравненно лучше, чем лечить. Трагедия моей жизни. Но тем не менее неплохо делаю швы, знаю, как по Аломантре накладывать повязки с вороньим когтем, да еще могу напеть-нашептать заговор-другой…

– И как, помогает?

– То, как я их напеваю? Разве что отпугивать кошек.

– Ы-ы! – взвыл Зоб.

Жужело большим и указательным пальцем сдавил ему порез и снова протащил нитку. Нет, в самом деле, лучше перестать выть, поберечь силы для ран посерьезней, чем эта царапина на щеке. Тем более что от вытья их не убудет.

– Прошу прощения, – Жужело крякнул от усердия. – Знаешь, я тут размышлял, и, кстати, не раз, в размеренные моменты досуга…

– Коих у тебя, видно, великое множество.

– Ну я ж не виноват, что ты столь нетороплив в предъявлении моей судьбы. Так вот, иной раз мне кажется, что человек совершает великое зло очень быстро. Вжик клинком, и готово. В то время как добрые деяния требуют времени, а заодно и всевозможных, подчас крайне непростых усилий. У большинства людей просто не хватает на них терпения. Особенно в наши дни.

– Уж такие времена.

Зоб сделал паузу, подкусывая на нижней губе лоскуток отслоившейся кожи.

– Я вот тоже иной раз думаю, а не слишком ли часто я эти слова повторяю? Может, я превращаюсь в своего папашу? В старого дурака-зануду?

– Это удел всех героев.

– Эк куда хватил, – фыркнул Зоб. – Куда нам до тех, кто доживает до песен о себе.

– Ужасное бремя для человека, слышать песнь о себе самом. Достаточное, чтобы любого превратить в дерьмо. Даже если он таковым изначально не был.

– Я бы не сказал. Вообще я считаю, песни о воинах-героях так или иначе раздувают в людях собственное «я». Они начинают им бравировать. А великий воин должен быть хотя бы наполовину безумцем и бессребреником.