Хозяин Океана

Ллейр вопросительно взглянул на Ойсина: этого ли ты ждал? Ойсин, по всей видимости, затруднялся с ответом. Единственное, что Ллейр понял по встречному взгляду жреца, так это решимость разгадать смутную историю на Най-Брэнил сейчас и здесь.

Ойсин не сомневался, что найдет Последний Знак, но никак не ожидал, что его хранителем окажется Дубтах.

Старик, хоть и не видел ничего, словно бы видел все, словно бы перехватил этот моментальный обмен взорами.

— Не удивляйтесь, — усмехнулся он. — Я стар, но еще не слаб.

— Знаю, — быстро оправился от первого изумления Ойсин. — И не только я.

— Это, должно быть, Мейлах вам рассказал? Похоже на него. Ничего не разумеет, но тоже тянется причаститься тайны…

— Дубтах, зачем ты нас звал? — спросил вдруг Ойсин. — На Най-Брэнил нет зла. Нет в том виде, как это обрисовал ты. А то, что есть, вполне преодолимо не то что тобой, но даже и Мейлахом с его стражей, не говоря уж о Бренне или Медб.

— Нет? — засмеялся Дубтах. — Что же больше! Мальчишка возомнил себя богом — да что там, едва ни архонтом! Бренн? Да, он умеет любоваться красивыми переливами и сплетениями символов, но не сознает, что се переливается и пестрит драконья чешуя! Сидит в алмазной башне и не понимает, что до алмазов падок всякий мимохожий вор. Кто из нас слепой — я или он? Медб? Да вы еще назовите Ниам! Одна помешана на ворожбе, как всякая деревенская знахарка, и боится, что ее волшебные гадальные кости назовут их настоящим именем: мусор. Другая превращает дерьмо в золото, сиречь совмещает разврат с супружеской верностью, в чем и преуспела — Бренн, как я вижу, доволен. Этого мало?!

— Ты хочешь сказать, мир рушится? А прежде было иначе? — заметил Ойсин.

— Прежде — да! — От недавней невозмутимости Дубтаха не осталось и следа. — Попустительство, благодушие, глупость, блуд — все это было и пребудет. Но! Когда сильнейший яд попадает не ко врачевателю, но к одержимому — это не бедствие. Нет, это хуже! Это возвращение Отца зла!

— А если яд попадет к одержимому врачевателю? — вставил слово Ойсин. — Тебе не дает покоя рукопись?

— Нет, не рукопись, — криво ухмыльнулся Дубтах, качая головой. Руки старика виделись белее белого, да и сам он, теперь не в белых одеждах, а в черной ризе, выглядел точно архонт на одной из мозаик. — Но место ее. То, что сокрыто и должно быть сокрыто. Письмена богов остаются богам. Мы лишь хранители их. Письмена подтверждают величие замысла богов своим существованием, и не дело смертных касаться основ, коих им постигнуть не суждено.

— Так тебя уязвило, что принц оказался умнее тебя? — усмехнулся Ойсин.

— Умнее? Как бы не так! Пусть мои очи не зрят солнца, но я чувствую, есть ли оно на небосводе! Мне ли не знать, какой ветер ловят паруса, что распустил Кондла!

— Да уж точно не северный, — заметил Ойсин.

— Еще бы! — воскликнул жрец. — Стеклянная Башня — воронье пугало. Ужели юнец сам мог додуматься, что искать в библиотеке и где?

— Почему бы и нет? — возразил Ойсин.

— Да потому, — прихлопнул Дубтах ладонью инкрустированную столешницу, изображавшую картину мира от крайнего Восхода до последнего Заката и от звездных сфер до глубей недр и пучин морских. И белая иссохшая длань архонта-Дубтаха возлежала на кольце Окружного Океана. — Потому что для открытия таких тайн нужно знать то, что знают немногие. Нужно знать то, что передается от посвященных посвящаемым из века в век. Долго искали они ходы сюда, но Най-Брэнил был закрыт для них, и я немало потрудился для этого. Увы, ищущий да обретет!

— Только я оказался не так глуп, как думали они! — опять воскликнул жрец, не давая Ойсину вставить реплику в свой монолог. — Раз один нашел путь, то и другие, коли дать им ту же карту, повторят его. Мне ли не знать было, что прочел за свою жизнь принц Кондла, когда я был — и остаюсь, пусть это лишь видимость ныне — его наставником! Дай семерым те же книги и те же права, что имеет восьмой, да еще их соотечественник и ровесник — и они пройдут его дорогой…

— Так это ты убил сих несчастных! — догадался Ойсин.

— Не страшно, — осклабился верховный. — Напротив, они, полагаю, счастливы, поелику достигли вершины всех желаний — узнали час своей смерти и умерли так, как хотели. Что, нравится вам логика старого Дубтаха? — ехидно вопросил он.

— Если бы у жреца были живые глаза, он бы взглядом прожег дыру в сердце Ойсина.

— Нравится, — без вызова отвечал жрец. — И что, они открыли тебе тайну?

— Почти. Не хватало одного звена. Я знал уже, что искать, но не знал где.

— Теперь знаешь? — спросил Ойсин с некоторым даже любопытством.

— А тебе самому разве не интересно взглянуть на это? — странно хихикнул Дубтах. — Как видишь, не только ты умеешь читать символы.

— Охотно признаю сие искусство и за другими, — кивнул Ойсин. — Как ты следил за нами? Или откуда-то можно наблюдать за всей библиотекой?

— Нет, до такого даже создатели Най-Брэнил не додумались, — отказал предположению Ойсина жрец. — Сие нарушило бы замысел библиотеки как лабиринта. Нет. Я предвидел, что друг твой не откажется взять фонарь у Дехтире.

— И что фонарь? — быстро спросил Ллейр, доселе молчавший, не вмешиваясь в словесный поединок Ойсина и Дубтаха. Да и кто был бы в силах вмешаться? Разве третий равный им знаток лабиринтов, но сыщется ли такой в мире?

— Маленький осколок неизвестного мне металла помещается в его оправе, — начал Дубтах. — Дай мне фонарь, так будет проще, — попросил жрец.

Ллейр отдал фонарь.

— Так вот, — Дубтах безошибочно указал на серебристо-белый металл, выделявшийся вкраплением на желтом ободе, поддерживающем камеру с маслом. — Фонарь — у вас, а это — у меня, — и он извлек из рукава нечто вроде плоского двустороннего зеркала, выполненного из голубоватого сияющего кристалла. Жрец развернул зеркало плоскостью к куску металла, и сейчас же треск, похожий на мурлыканье кошки или же на треск мелких искорок вокруг натертого шерстью янтаря, но треск гораздо более звучный и громкий, наполнил комнату. Дубтах оставил фонарь в одном углу, сам же с зеркалом отошел в противоположный. Треск стал тише, но совсем ненамного. Тогда жрец повернул зеркало ребром по направлению на фонарь: треск исчез, будто то, что трещало, накрыли толстым гранитным колпаком.

— Теперь слушайте.

Дубтах принялся плавно разворачивать зеркало, и чем более оно обращалось к фонарю своей плоскостью, тем отчетливее слышался треск, достигнув своей наивысшей мощи при зеркале, открытом фонарю.

— Вот так я и следил за вами, — пояснил Дубтах. — Не спрашивайте меня, что это за чудесные материалы, и как получилось, что они столь дивно взаимосвязаны, ибо секрет их утерян, а я не кузнец и не стекольщик, чтобы постигнуть эти законы самому. Мне повезло в том, что я выбрал эту комнату. Она мне всегда нравилась, и я не ошибся. Ваш путь окончился здесь. А то, что он закончился, — несомненно, понеже я слышал вашу беседу по ту сторону двери: зрения я лишился, зато слух мой обострился замечательно! — хихикнул старик.

— Замечательное изобретение, — похвалил зеркало и кусочек неизвестного металла Ойсин. — Итак, ты предлагаешь нам открыть тебе этот свиток — или книгу — к нашей общей выгоде. А почему нас? И кто такие «они», коих ты опасаешься более тайных посланцев Стеклянной Башни?

— Вот уж не думал, что услышу этот вопрос, — с недоброй хитринкой улыбнулся Дубтах. — Я-то считал, что воины Ордена не будут лицемерить гам, где это бесполезно. Что ж, я отвечу. Кто такие «они»? А кто век за веком оплетает мир сетью своего Плана? Кто шаг за шагом проникает к самым сокровенным тайнам древности и захватывает их одну за одной? Кому, наконец, нужно то, что мы теперь почти нашли?

— И кому же? — Ллейр не понимал, знает ли Ойсин правду, говоря так, или же нет. Однако Дубтаха, видимо, это мало интересовало.

— Орден, — был ответ. — Кто еще так уверен в себе, чтобы думать о бессмертии? Кто еще настолько могуч, чтобы одолеть лабиринт Най-Брэнил? Кто еще мог знать о том, что лежит в библиотеке, не входя в нее? Почему вы?! А кто же еще?