Лицедеи Гора (ЛП)

Я посмотрел на женщину в длинном тонком белом платье.

— Были ли Вы заклеймены? — поинтересовался я у неё.

— Нет! — напряженно ответила она. — Я свободна!

Это показалось мне, вполне вероятным, поскольку ей всё же позволили надеть это платье, по крайней мере, на какое-то время, дабы защитить её скромность.

— Надеюсь, Вы понимаете, — сказал я, — что мы должны удостовериться в данном вопросе.

— Конечно, — кивнула она.

По результатам исследования мы могли сделать важное заключение о том, как к ней относиться, и что само собой разумеется, чего она могла ожидать от нас. Одно дело относиться к ней как к свободной женщине, и совсем другое, как к рабыне.

Я повернул её на правый бок и закатал платье, потом на всякий перевернул и осмотрел с другой стороны. Это я проверил самые распространённые места, на которые принято ставить клейма женщине на Горе. Самое типичное место клейма — вверху на левом бедре, достаточно высоко, лишь чуть ниже ягодицы, чтобы быть прикрытым даже короткой рабской туникой. Таким образом, довольно трудно сказать какое именно клеймо носит та или иная девушка. Как мне кажется, это добавляет некий элемент таинственности к образу невольницы.

Впрочем, в большинстве случаев, эта таинственность лишь временное явление, и зачастую она вызывает у Вас интерес и желание задрать ей подол, и удовлетворить своё любопытство. Иногда некоторые отчаянные спорщики даже заключают пари по этому поводу. В подобных спорах, конечно, чаще всего выигрывает тот, кто ставит ставку на изящный курсивный Кеф. Это — наиболее распространенное на Горе клеймо Кейджеры. «Кеф» — это первая буква в слове «Кейджера», именно это слово в гореанском языке чаще всего используется для обозначения рабыни. А само клеймо, за его внешний вид, иногда образно называют «Жезл и ветви». Кроме того, конечно, в этом названии присутствует намёк на красоту и неволю. Если присмотреться, действительно похоже, беспомощная красота под абсолютно бескомпромиссной дисциплиной. Не поленился я проверить и менее распространённые места клеймения, такие как: слева внизу живота, на внутренней поверхности левого предплечья и на подъёме левой стопы. Если вдруг такая метка на девушке оказалась бы в тех местах, было бы не разумно пропустить её. Не хотелось бы попасть впросак, обращаясь с женщиной, как если бы она была свободна, а затем обнаружить, что всё это время юридически это была рабыня! Ещё хуже и рискованней был бы такой обман для самой женщины! Вот уж действительно, на чьём месте мне не хотелось бы оказаться, так это на месте женщины, которая могла бы быть уличена в таком обмане.

— Кажется её тело свободно от клейм, — объявил я. — Очевидно, она свободна.

— Да, — сказала она. — Да!

Я аккуратно раскатал её платье от того места, чуть выше груди, где оставил его для удобства осмотра её тела на предмет наличия клейм, и затем расправил его, медленно проведя ладонями по её талии и бёдрам. Платье было столь тонким, что мой жест получился очень интимным. Мне даже не хотелось прервать это, но рано или поздно всё хорошее заканчивается, закончилось и платье, там, где это и предполагалось, около её лодыжек. Я ещё немного подкорректировал положение платья, чтобы её скромность могла бы быть защищена, настолько, насколько она вообще могла быть защищена в столь неосновательном предмете одежды разрешенном ей. Что и говорить, я действительно, натянул это платье немного плотнее, чем это, возможно, было необходимо. Это вполне понятно и простительно. Всё же она была красива и связана.

Кстати, прежде чем отправиться на эту опушку, я ненадолго заглянул в свой лагерь.

— Учитывая, что она, судя по всему, свободна, — объявил я, — Я заявляю свои права на неё как на свободную пленницу.

— Нет! — отчаянно выкрикнула она.

— Отлично, — похвалил Бутс.

— Нет, нет! — простонала она сквозь душившие её рыдания, дёргаясь в держащих её путах.

Мы уже были знакомы с этой женщиной. Рывком посадив её, я посмотрел ей в глаза.

— Ты — моя пленница.

— Пожалуйста, нет! — прошептала она.

— Тебе решать, — пояснил я, — какой именно пленницей Ты будешь, по крайней мере, некоторое время.

Она испуганно смотрела, как я извлекаю из своей сумки немного зазвеневшего металла, того самого, ради которого я и сделал остановку в своём лагере, по пути у этой поляне. Перед её расширившимися глазами покачивались стальные кольца, соединённые между собой четырьмя крепкими тяжёлыми звеньями.

— Ты желаешь это? — спросил я.

— Да, — прошептала она. — Близкие кандалы.

Я накинул браслеты на её щиколотки. Её ноги теперь были скованы и могли разойтись не более чем на четыре дюйма. Она сама предпочла сохранить свои честь и скромность. Безусловно, учитывая огромное количество способов, которыми мужчины могут использовать женщину для своего удовольствия, этот вопрос был скорее символическим. Лишь когда ножные кандалы были надёжно зафиксированы на ней, я развязал верёвки разбойников, удерживавшие ноги женщины вместе. Её стопы разошлись ровно на столько, насколько позволила ей цепь. Руки всё также оставались связаны за спиной.

— Как Ты оказалась в плену у разбойников? — полюбопытствовал я.

— Начальство было мной недовольно, — объяснила она. — Людей у меня забрали. Из одежды позволили только короткую тунику, почти такую, как носят рабыни. Даже вуаль мне носить запретили. Выдали маленький кошель с монетами, ровно столько, чтобы не умереть с голоду, и приказали отправляться в штаб, в одиночку и пешком.

— В одиночку и пешком? — переспросил я.

— Да, именно так, — сказала она с горечью.

— Догадываюсь, что они не ожидали, что Ты закончишь своё путешествие успешно, — усмехнулся я.

— Кажется, они были правы, — согласилась она.

Я улыбнулся. Вот уж не подумал бы я, что её начальники хуже, чем все остальные сознавали опасности гореанских дорог. Красивая женщина, откровенно одетая, да ещё и без вуали, одна, пешком, не могла оказаться вероятной кандидатурой на то, чтобы миновать гореанскую местность безнаказанно. По-моему, их приказ практически был равносилен приговору к порабощению. Сомневаюсь, что они ожидали видеть её снова, если только не в рабской тряпке и ошейнике.

— Разбойники схватили меня вчера вечером, — сказала она.

— Но, кажется, Ты одета, не как рабыня, — заметил я.

— Ту одежду, что мне выдал мой начальник, забрали грабители, — пояснила она. — Они решили, что они не соответствуют моему статусу свободной женщины, и приказали мне переодеться в платье, в котором Вы меня видите сейчас.

— Хм, весьма чутко с их стороны, — признал я.

— Но оно же такое тонкое и почти прозрачное! — возмутилась она.

— Конечно, — усмехнулся я.

— Подозреваю, что оно действительно отмечает меня как свободную женщину, — она сказала, — но скорее всего, лишь для того, чтобы несколько поднять мою цену в случае, если бы они собрались предложить меня работорговцам.

— А ещё, несмотря на его длину и вид, оно довольно откровенное и выставляет твою фигуру в самом выгодном свете, — добавил я. — Несомненно, торговцу доставило бы удовольствие сорвать с Тебя это платье, выставив твои прелести на показ для оценки, как потенциальной рабыни.

— Да, — с горечью признала она мою правоту.

— Не бойся, — сказал я. — Я найду Тебе кое-что ещё из одежды.

— Спасибо, — неуверенно сказала она.

— Был ли у разбойников где-нибудь поблизости ещё один лагерь? — спросил я.

— Нет, — ответила женщина. — Прошлую ночь они провели в другом месте, но этим утром ушли оттуда, уничтожив все следы своего там пребывания. А днём они тайно в лесу встретились с одним мужчиной с фургоном. Ему они продали большую часть своей добычи.

— Очевидно, они продали ему далеко не всё, что у них было, — усмехнулся я, переведя взгляд с неё на другую связанную женщину, лежавшую голой на земле, и потом обратно.

— Нет, он не был работорговцем. А также, как мне кажется, он не хотел, чтобы кто-либо прознал о его тайных связях с разбойниками, просто допросив рабынь.