Иволга будет летать (СИ)

– Это не так, – с чрезмерной горячностью возразил Каляев.

– … и бесполезным, – не обращая на него внимания, продолжила Абрамцева. – А вы мне нравитесь, Миша. Тем обиднее, что вы – по другую сторону баррикад, и нам не найти с вами общий язык.

– Так ли уж это невозможно?

– Если и было возможно, самое время признать, что нам не удалось.

Каляев остановил ее, удержав за плечо.

– Валя, я обещаю вам, что попробую убедить Володина оставить Шатранг в покое. В этой планете есть потенциал. Может быть, не технический, но человеческий…

– Вы говорите так, как будто ваши слова имеют для Володина какой-то вес, – с усмешкой сказала Абрамцева. – А, впрочем, спасибо. Я уже говорила, что вы до отвращения великодушны?

– Зря ерничаете: имеют. Хотя он не слишком велик, – мрачно признал Каляев. – Валя, вы… – Он вдруг осекся и уставился куда-то ей за спину, запрокинув голову. – Что он делает? Это нормально?

Абрамцева обернулась и проследила за его взглядом. Темный силуэт катера, казавшийся не больше стрекозы, метался в небе, двигаясь рывками и выписывая нелепые зигзаги. Облака чуть отливали радугой.

– Шары! – выдохнула Абрамцева. – Проклятье, Паша, ты что же такое делаешь!..

Неповоротливый, но малоуязвимый к поломкам катер необходимо было быстро провести через опасную область кратчайшим курсом, однако Мелихов, все последнее время работавший только с Иволгой, по привычке сбросил скорость для оценки ситуации, и подвижное облако шаров почти окружило его. Теперь ему ничего не оставалось, кроме как маневрировать.

Катер подошел вплотную к заснеженным склонам Верхней Бараньей гряды. На несколько невыносимо долгих секунд он затерялся на фоне скал; Каляев, напряженно следивший за ним, невольно задержал дыхание, ожидая увидеть столб дыма от взрыва – но тут катер вынырнул из расселины и уверенно пошел вверх, прекратив суматошные метания.

Каляев выдохнул и улыбнулся.

– Ну, вроде, обошлось… Валя?!

– Нет, – неживым голосом сказала Абрамцева. Цвет ее лица из просто бледного стал пепельно-серым. – Не обошлось.

Ветер еще не донес эхо гулкого стона, еще не завывала на метеостанции сирена, еще едва различимо было появившееся над далеким склоном серо-белое облако – но безошибочным горским чутьем, шатрангской кровью она чувствовала произошедшую катастрофу. Катер в небе был не больше монеты, и все же ей казалось, что она видит, как за стеклом кабины искажается ужасом лицо Мелихова, когда он понимает, что натворил.

Через секунду на станции заработала система оповещения.

– Быстрее, к убежищу! – под завывания сирены лавинной опасности Абрамцева потянула Каляева к станции. Однако тот истуканом застыл на месте, зачарованно глядя на растущее снежное облако; оно расходилось все шире, похожее на раскинувшее крылья чудовище.

– Дракон, – прошептал Каляев одними губами. – Мать вашу, Дракон.

Абрамцева прекратила попытки увести его и встала рядом. Чудовищная лавина надвигалась стремительно: за оставшуюся им минуту они бы не преодолели и половину пути до убежища.

– Возьмите. – С трудом открыв защелку, Абрамцева отцепила значок-амулет и приколола на отворот куртки Каляева. – Вам нужнее.

– Вы всерьез думаете, что колдовские погремушки могут защитить от этого? – вышедший из ступора Каляев взглянул с нескрываемой иронией.

– Внутри этой погремушки, Миша – двухчастотный лавинный маяк, какие есть только у сотрудников Дармына: его Ош с товарищами будут искать с большим тщанием, чем тот, что вшит в вашу куртку. Такое вот колдовство. – Абрамцева посмотрела наверх. Огромное облако закрывало собой Баранью гряду и половину неба; снежная масса обрушилась на поросший лесом склон и понеслась вниз, сметая все на пути. Оставались считанные секунды. – Ну, как вам Великий Хребет, Миша? Не разочаровал?

– Да уж, – Каляев усмехнулся. – Не…

Окончания фразы Абрамцева не расслышала.

Снежная взвесь в мгновение залепила рот, нос, уши, глаза. Утоптанный снег взгорбился и ушел из-под ног; она почувствовала мощный удар в спину и следом второй, еще более страшный. Ее бросило вперед и потащило куда-то. Не было больше верха и низа, земли и неба, севера и юга – только смертельная, выкручивающая конечности темнота.

Движение остановилось рывком, отозвавшимся невыносимой болью в позвоночнике и ребрах. Абрамцева начала барахтаться с новой силой, но хоть как-то двигались только пальцы левой руки, бессмысленно заведенной за спину и, вероятно, сломанной в тщетных попытках «выплыть» из снежного моря. Воздуха не было; но снег снова, в последний раз, сдвинулся – и словно какая-то огромная сила невидимой рукой протолкнула ее вперед.

В следующие секунды снег схватился, стал плотным, словно бетон, но теперь перед лицом оказался спасительный воздушный карман. После нескольких судорожных вдохов Абрамцева открыла глаза и сплюнула смешавшуюся со слюной ледяную кашу: та размазалась по подбородку. В кромешной темноте невозможно было толком определить, где поверхность, и невозможно было глубоко вдохнуть. Воздух был, но вряд ли стоило надеяться, что его хватит надолго.

«Раз, два, три…» – Абрамцева начала считать, каждый раз делая маленький вдох на счет десять и силясь сдержать подступившую панику. Через сорок вдохов она заметила, что сбилась и вместо счета повторяет регистрационный номер Иволги. Еще через тридцать стало понятно, что она больше не может припомнить номер до конца – тогда она вернулась к цифрам.

«… шесть, семь, восемь…» – оказалось последним, что она запомнила.

***

Потом был госпиталь.

Спустя бессчетное множество секунд, в которые она не имела понятия о времени или самой себе, Валентина Абрамцева снова открыла глаза.

Боль, до того пробивавшаяся сквозь толщу медикаментозного сна смутным неудобством, сделалась осязаемой; появились звуки – тихое гудение, жужжание, щелчки – и слабый запах дезинфекции. Впереди на грязно-бежевом фоне угрожающе колыхалось белое облако и что-то твердое в глотке мешало свободно вздохнуть. Абрамцеву охватила паника.

«Но этого не может быть», – подумала вдруг она.

«Снег такой белый только на Земле», – с этой мыслью она осознала сама себя и, наконец, по-настоящему очнулась. Рассмотрела выходящую изо рта трубку аппарата ИВЛ, оставленный кем-то по недосмотру белый халат, чуть двигавшийся в потоке воздуха от вентиляционной щели, и, не переставляя удивляться тому, что жива, зашарила незафиксированной правой рукой по краю кровати, пытаясь нащупать сигнальную кнопку.

Но та не потребовалась: врач, следивший через монитор за показаниями приборов, уже входил в палату. Его одутловатое, с горбатым носом и широко посаженными глазами лицо было Абрамцевой незнакомо.

– Вы меня слышите? – спросил он приятным низким голосом. Абрамцева моргнула. – Вы помните, кто вы? Что с вами случилось?

Абрамцева моргнула еще дважды и указала взглядом на ИВЛ.

– Хорошо. – Врач добавил что-то в капельницу. – Вы находитесь в военном госпитале при генштабе ВКС. Аппарат работал во вспомогательном режиме; теперь в нем нет необходимости. Будем отключать. Вы отдохните пока.

Второе пробуждение было не намного лучше первого: более долгим, ясным, но и более болезненным.

– Вы провели под снегом больше полутора часов и были в гипотермической коме, когда вас откопали и вертолетом доставили сюда, – сказал врач. От сестер Абрамцева слышала, что его зовут Сергеем.– Это позволило избежать отека мозга. Вы здесь четыре дня: у вас сложный перелом руки и очень серьезно поврежден позвоночник. Позавчера вам сделали операцию: она прошла хорошо. Жить будете. Но реабилитация потребует времени.

– Что со станцией? – через силу выталкивая слова, спросила Абрамцева.

– Валентина Владимировна, тут реанимационная палата, а не новостное агентство, – с напускной строгостью сказал врач. – Что бы там ни было, помочь вы можете только одним образом: скорее выздороветь. И даже не просите коммуникатор: не дам.