Герои

– Ты проснулась.

Отец улыбался, но улыбка была усталой и тревожной, как будто он ожидал, что дочь сейчас вспыхнет пламенем, а ему надо будет хвататься за ведро. А может, она и правда готова воспламениться. Она бы не удивилась. И не очень бы об этом пожалела.

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо. – Руки сомкнулись у Финри на горле и она вцепилась в них ногтями под грохотанье пульса в ушах. – Я вчера убила человека.

Отец встал, положил руку ей на плечо.

– Ощущение может быть всякое, но…

– Я всадила в него кинжал, который вытащила тайком у офицера. Воткнула лезвие ему в лицо. Прямо в лицо. Так что ощущение, думаю, самое наглядное.

– Финри…

– По-твоему, я схожу с ума? – она фыркнула. – Все могло сложиться куда хуже. Я, наоборот, радоваться должна. Ничего другого мне не оставалось. Что я могла сделать?

– После того, что ты перенесла, лишь безумец мог бы чувствовать себя хорошо. Попытайся вести себя так… как будто это всего лишь очередной день, такой же, как любой другой.

Финри глубоко вздохнула.

– Конечно. – Она улыбнулась, пытаясь изобразить на лице уверенность, а не безумие. – Просто очередной день.

На столе стояла деревянная чаша с фруктами. Финри взяла яблоко, наполовину зеленое, наполовину охристое. Надо попытаться хоть что-то съесть. Поддержать в себе силы. В конце концов, это же просто еще один день.

Снаружи темно. Часовые стоят в свете факелов. Они подобрались и молча смотрели, как она идет мимо, делая вид, что не смотрят. Так бы и облевала их всех, но надо улыбаться, ведь это всего лишь еще один день и они не похожи как две капли на тех, которые отчаянно пытались удержать ворота гостиницы, когда вокруг летели щепки и дикари прорубались в двери.

С тропинки она ступила на склон холма, запахиваясь в плащ. Во тьме под ветром волновалась трава. Пучки осоки цеплялись за сапоги. Кто-то созерцал темную долину – полы его плаща хлопали, лысина блестела. Кулак сжат за спиной, большой палец беспокойно трет указательный. Рядом угодливо застыл еще один, с кружкой. В вышине на восточном небосклоне проявлялись первые, слабые мазки рассвета.

То ли это последствия дурноты, то ли бессонница, но после того, что Финри пришлось пережить накануне, первый из магов не казался ей таким ужасным.

– Еще один день! – возгласила она, чувствуя, что способна, пожалуй, сняться с холма и взмыть в небо. – Еще один день битвы. Вы должны быть довольны, лорд Байяз!

Тот скупо поклонился.

– Я…

– Вас можно называть «лорд Байяз» или есть какое-нибудь более приличествующее обращение к первому из магов? – Она отвела с лица волосы, но ветер вскоре вновь их разметал. – Ваша светлость, ваше чародейство, а то и ваша волшебность?

– Я не сторонник церемоний.

– А как вообще становятся первым из магов?

– Я был первым подручным великого Иувина.

– И он обучил вас магии?

– Он научил меня высокому искусству.

– Тогда почему бы не прибегнуть к нему вместо того, чтобы заставлять людей драться?

– Потому что заставлять людей драться не в пример проще. Магия – искусство и наука принуждения вещей вести себя способами, не свойственными их природе. – Байяз неспешно отхлебнул из чашки, глядя на Финри поверх края. – Для людей же нет ничего более естественного, чем драться. А вы, я вижу, оправились после вчерашнего испытания?

– Испытания? Да я о нем почти забыла! Отец предложил мне вести себя так, будто это всего лишь очередной день. Сегодня один, завтра другой. И всякий день я должна заботиться об интересах мужа, а значит, и собственных. – Она улыбнулась, глядя в сторону. – Я очень амбициозна.

Зеленые глаза Байяза сощурились.

– Черта, которую я считаю самой восхитительной.

– Мид почил.

Рот молча открывался и закрывался, как у выловленной из реки рыбы, руки зажимали большущую прореху в малиновом мундире; упал как подкошенный, а сверху на спину посыпались бумаги.

– Смею заметить, вам теперь нужен новый лорд-губернатор Инглии.

– Не мне, – маг вздохнул, – скорей, его величеству. Хотя столь высокое назначение – работа не из легких. Несомненно, на этот пост рассчитывает и даже претендует кто-нибудь из родственников Мида, но мы этого допустить не можем: это же не какая-нибудь переходящая по наследству семейная побрякушка. Смею вас заверить, наберется и добрый десяток вельмож из Открытого совета, считающих, что занять эту должность – их почетный долг, однако мы не вправе подпускать одного отдельно взятого человека столь близко к короне. Чем ближе он к ней подступится, тем сильнее будет соблазн на нее посягнуть. Далеко ходить не надо, вспомним хотя бы пример с вашим сватом. Или же можно возвысить до этого какого-нибудь бюрократа, но тот же Открытый совет неминуемо возмутится, что мы, дескать, выдвигаем марионетку, которую кто-то будет непременно дергать за ниточки, а с ним и без того хлопот хоть отбавляй. Так что, как видите, столько противостояний, зависти и интриг, что хоть все бросай и уходи из политики.

– А почему бы не назначить на этот пост моего мужа?

Байяз по-птичьи склонил голову.

– А вы весьма откровенны.

– Да вот, настроение какое-то такое с утра.

– Еще одна черта, которую я всегда считал достойной восхищения.

– Именем судеб, я, и восхитительна! – воскликнула она, слыша, как рыдания Ализ обрываются со стуком двери.

– Однако не знаю, какую поддержку я мог бы оказать вашему супругу. – Байяз выплеснул из кружки остатки на росистую траву. – Его отец значится среди самых бесславных изменников в истории Союза.

– Это да. И одновременно знатнейшей титулованной особой, первой в Открытом совете, в шаге от претензий на корону. – Финри говорила горячо, о последствиях раздумывая не больше, чем считает круги брошенный в воду камешек. – Когда его разом лишили земель, а полномочия обкорнали так, будто их никогда и не существовало, впечатление было такое, что дворянство почувствовало себя уязвимым. И, радуясь его падению, оно усматривало в нем тайную угрозу своим привилегиям. А потому мне думается, наделить разумной толикой власти его сына будет Открытому совету выгодно. Восстановление привилегий древних родов, ну и так далее.

– Ну допустим. И что?

– А то, что если у великого лорда Брока и врагов и союзников было предостаточно, то у его сына нет ни тех, ни других. Вот уж восемь лет, как он отлучен и осмеян. Он не входит ни в какие политические союзы и не занимается ничем, помимо преданного служения короне. Он уже с лихвой показал и честность свою, и храбрость, и неукоснительную преданность его величеству на поле брани.

Взгляд Байяза она парировала своим, ничуть не менее строптивым.

– Вот бы о чем поведать во всеуслышание. Вместо того чтобы опускаться до барахтанья в грязной политике, наш монарх своей высочайшей волей решает вознаградить преданное служение, воинскую доблесть и беззаветный героизм в духе древних. Думаю, низам это придется по нраву.

– Преданное служение, доблесть и героизм? Хм, прекрасные качества для солдата, – сказал он, как какой-нибудь мясник, что оценивает запас сала на свинье. – Однако лорд-губернатор – прежде всего политик. В нем более ценятся гибкость, безжалостность и оглядка на целесообразность. А как у вашего мужа обстоит с этим?

– Слабовато, но возможно, кто-нибудь из близких сумеет выработать в нем эти качества.

На губах Байяза мелькнула улыбка.

– Я начинаю подозревать, что у них это и впрямь может получиться. Интересное у вас предложение.

– Так получается, вы еще не все учли?

– Лишь отъявленный глупец полагает, что учел все. Кто знает, может, я мог бы даже упомянуть о вашем предложении на следующем заседании Закрытого совета.

– Думаю, решение имело бы смысл принять достаточно быстро, не вынося его, так сказать, на… рассмотрение. И уж тем более на дебаты. В непредвзятости я себя не упрекаю, но считаю доподлинно, что мой муж – самый лучший в Союзе.

Байяз сухо усмехнулся.

– А кто говорит, что мне нужен лучший? Кто знает, может, как раз глупец и рохля в качестве лорд-губернатора Инглии всех бы и устраивал. Глупец и рохля с глупой трусливой женой.