Поле под репу (СИ)

— Ой, и моя, — улыбнулась она. На пороге рука об руку стояли две довольные жизнью женщины. — А ты ещё боялся, что они не поладят. Какие глупости!

— Точно.

— А потом забор починишь, ладно?

Он молча кивнул и направился ко входу на кухню. Если честно, Дуне очень не хотелось расставаться с мужем, поэтому она двинулась следом, но её задержали — дёрнули за низ халат. Рядом, копии отца, стояли мальчики-погодки — трёх и двух лет.

— Ну уж это слишком! — очнулась странница.

— И не говори! — флейтиста перекосило.

Парочка, покрепче сцепив руки, бросилась к дыре. Конечно же, во время рывка уронила неустойчивого ещё младшенького — тот, скорее от испуга, чем от боли, ударился в рёв. Побледнев, Дуня подхватила ребёнка.

— Мамочка не хотела, мамочка не хотела, — запричитала она.

Ливень мигом отобрал сына.

— Не-не-не, иди к папочке. Мамочке нельзя поднимать тяжести. Мамочка уже братика носит, — он поцеловал мальчика. Тот залился радостным смехом. — А пойдём-ка в дом, пахнет вкусненько. Кажется, нам что-то интересное приготовили.

— Пойдём, — согласилась Дуня. Взяла за руку старшенького и прижалась к мужу. Тот, поудобнее устроив младшенького, обнял её и, ласково поглаживая по круглому животу, повёл изучать кулинарные таланты двух бабушек.

Спасло их любопытство. Не Дунино — его ещё не хватало. И не Ливня — его уже не хватало. А детей. Придуманных то ли обоими вместе, то ли каждым врозь, самых лучших на свете детей. Лучших для родителей, а не для мира и общественного мнения. Детей, которых не очень-то привлекала выпечка, зато которым хотелось узнать, что же такого в некрасивом разломе, если родители так к нему стремились. Старшенький, легко перехватив инициативу, потянул семейство к забору. По ту сторону, напротив грязного лаза колыхался на ветру цветок — василёк васильком, хотя некоторые лепестки у него были отчего-то красными, в полосочку. Младшенький показал пальчиком на игрушку — он не любил говорить, если его понятно без слов, — и родители потянулись к удивительно растению. Взрослым мужчине и женщине почему-то в голову не пришло обойти преграду или хотя бы перебраться через неё — они просто-напросто сунули руки в дыру, упав на животы, и после нескольких мучительных секунд таки дотронулись до вожделенного цветка… И распластались на деревянном полу. Кошмар закончился.

— О-ох…

Закончился он, однако, болезненно.

— Лауретта?

— У?

— Ты только никому не говори, какие у меня мечты.

— Замётано, Ливень. С тебя та же услуга, — простонала Дуня. — Тебе не кажется, что дымом пахнет?

Они перекатились на спины — это-то и помогло избежать столкновения с полыхающим куском картона.

— Хех, — юноша рывком сел. — Похоже, музей горит.

— А скажут, что мы виноваты, — девушка ощупала себя — живот вернулся в плоскую, более того желающую от голода прилипнуть к позвоночнику, норму.

— И на этот раз будут правы для разнообразия. Тюрьмы эпохи истребления скорпинидов официально строились с так называемым выходом благочестия, или искупления грехов. Считалось, что, искренне раскаявшись, преступник может выйти до срока. Во избежание казусов тюрьма тогда сгорала.

— О…

Интересно, в чём таком-этаком они с Ливнем раскаялись?

Все намёки на то, что надо бы остановиться и перекусить, юноша либо не замечал, либо не понимал, поэтому Дуня решила озвучить предложение прямым текстом.

— У меня нет денег. А у тебя?

— Все в музее отдала. За билеты.

— Значит, нужно заработать. Ты что умеешь?

— Полы мыть, — кисло призналась девушка. — Ещё оказываться там, где не следует, и тогда, когда не надо.

— Хм, первое оставим в качестве запасного варианта. Второго постараемся избежать, — хмыкнул Ливень. — А пока найдём мне сцену. Хотя лучше спрятаться — мы всё ещё в пределах города, где кто только нас ни ищет… У тебя ёмкость какая-нибудь есть?

— Зачем?

— Гонорар мой собирать. Если придётся уносить ноги, так с деньгами.

— Это подойдёт? — порывшись в сумке, странница вытянула кружку для «Ураганки».

— В самый раз! — одобрил Ливень. — И местечко вроде бы неплохое. — Юноша кивнул на рядок столиков — настоящее летнее кафе с зонтиками, помостом и ещё не зажжёнными фонариками по периметру. — Если предложат еду, не отказывайся — потом выкинем, буде она окажется совсем уж неприглядной. Начнут задавать вопросы, сделай вид, что не понимаешь.

— Легко, — Дуня прислушалась к шуму разговоров. — Я и впрямь не понимаю языка.

— Ах, ну да, забыл. Тогда же мой браслет действовал, а в музее… — парень задумался. — Ну да, в таком музее без переводчика не обойтись… Ладно, заболтались. Раньше начнём — раньше выгонят… — Он потянулся к футляру с флейтой, как к мечу в ножнах.

— И кто же это у нас такой умный, что побирается без лицензии? — за спиной раздался насмешливый голосок. Добродушный такой, в самый раз, чтобы сказать: «Добро — душите!»

— Мы не… — начала было парочка, оборачиваясь, но их перебили.

— Змейка?! — голосок зазвенел в явном резонансе со стеклом… или, по меньшей мере, с ушами окружающих. — Ах ты поганец! Ах ты свин неблагодарный! Ах ты…

Волшебный переводчик сдался. Странно, по бормотанию Ливня Дуня решила, что сейчас, кроме него, ей и понимать-то некого. Выходит, либо кто-то соврал, либо кто-то ошибся. Впрочем, разорявшуюся девицу понял бы и глухой — всё ж на лице написано… и не только её. Теперь, кстати, звенело не столько в ушах, сколько в голове флейтиста — от мощной затрещины на мгновение он напомнил колокол.

— За что? — юноша прижал ладонь к пострадавшей щеке.

Н-да, вкус у парня отсутствовал напрочь… Дуня вздохнула. Вообще-то нормальный вкус, практически обычный: тренировалась в побоях — и словом, и делом — девица, совершенный негатив златовласки в годы между юностью и зрелостью. Не в том смысле, что старая, толстая и уродливая — всё та же, изготовленная с филигранной точностью статуэтка, разве что другого материала и окраски. Там, где у богини-чертовки сияли нежные белый и розовый, сверкал драгоценный золотой и увлекал благородный голубой, у гостьи блестел таинственный чёрный, манил сладкий коричневый и обещал подозрительный тёмно-синий. И лишь белым слепили зубы — то ли ласковая улыбка, то ли звериный оскал. Если Дуня в своё время сравнивала Чернушку-циркачку с пантерой, то сейчас и сравнивать-то не приходилось — по душу Ливня пришла истинная хищница, к тому же разгневанная.

— За то, что слинял, не попрощавшись!

— Эй, я сказал «пока», — попятился флейтист. Манёвр верный, но кары избежать не помогший — на второй щеке отпечатались слабые девичьи пальчики. — Ну, а это-то за что?!

— Говорят, ты женился.

— Я?!

О этот праведный гнев! Прикинув, что и ей может достаться за компанию, Дуня спрятала руку с браслетом за спину. К сожалению, движение только привлекло чужое внимание.

— Нет! Верховное божество сластолюбия! — хищница подскочила к новой жертве и выдернула улику на всеобщее обозрение. Хорошо хоть не с корнями — странница поморщилась от боли. Девушка посопротивлялась бы, не следуй за знакомой Ливня два амбала — тоже шоколадные и рельефные, облачённые в некое подобие лёгких доспехов поверх свободной одежды. Охрана? Или хуже того — близкие родственники? — Как ты полагаешь, этот город кишит парнями с именем Змейка?

Осознав, что отпираться бесполезно — Дуня поспорила бы, — юноша сменил тактику.

— А если даже и женился, то какое тебе до того дело, Муар? Это не я придумал, что ты моя подружка. Это у тебя такие фантазии…

— И что? Совсем необоснованные? — не утерпела странница.

Ливень поперхнулся.

— Э-ээ… ну-уу…

— Вас не застукали, — догадалась Дуня.

Флейтист покраснел. Чёрная красотка ухмыльнулась.

— А она мне нравится.

— Мне тоже! — мигом отбросив смущение, юноша загородил «супругу».

— Я вижу, — Муар наслаждалась спектаклем. — Ты и женатый… О-оо! Это изумительное зрелище. Ради этого можно и принципами поступиться… но всеми не могу. Ты мне кое-что должен.