Поле под репу (СИ)

Девушка очнулась от созерцания, когда над головой зашелестели кронами деревья так называемого парка и потянуло холодом от далёкой речки… или чересчур широкого ручья. Пока разум, отказываясь принимать увиденное, сопротивляясь, вспоминал, ноги не стояли на месте, а шли домой. Странно: в «аквариуме» был город родителей, а не тот, в котором очутилась Дуня, в котором жила вместе с подружками и училась в институте. Вот и ноги сами собой несли в съёмную квартиру. Это тоже шутка Стражей?

Общежитие.

Липовая аллейка.

Новый, выросший всего за пару лет микрорайон.

Рябина, усыпанная гроздьями красно-оранжевых ягод, склонилась к забору вокруг детского сада.

Сирень в сухих остатках цветов.

Шиповник.

Ещё одна дорога.

Подъезд.

Руки нашарили брелок с ключами. Он целый год, или того больше, лежал ненужный в боковом кармашке. Дуня о нём забыла быстро, а руки, как и ноги, всё помнили, даже спустя столько времени.

Домомфон не сработал, зато пальцы легко пробежались по кнопкам и набрали замысловатый код. Подъезд впустил. Тело повернулось к ряду почтовых ящиков. Из Дуниного веером топорщились бесплатные газеты и реклама. Немного вообще-то, обычный недельный набор. Девушка вытянула мусор, автоматически глянула на дату выпуска верхней из газет — июнь. Июнь того самого года, когда Дуня отправилась… была отправлена чей-то прихотью в путешествие, уже казалось — бесконечное. Но сейчас же на дворе август! Девушка медленно перебрала листовки и буклеты — так и есть, счета за лето. Неужели?

Лифт поднял. Дверь общего холла отворилась. Дверь в съёмную квартиру тоже не сопротивлялась.

У зеркала в прихожей надрывался телефон.

— Алло?

— Дуня? Дунечка! Ты вернулась? — донеслось сквозь едва уловимое шипение. — Я так и знала. Как удачно я позвонила!

— Мама?

— Конечно я, доча, — голос весёлый. — Эх, надо бы тебе купить сотовый телефон. Или нет! Лучше мы его тебе подарим! К новому учебному году — переведём деньги, а Людмила с Элеонорой выберут модель. Они в этом разбираются.

— Телефон? — девушка всё никак не могла поверить, что разговаривает с любимой, дорогой мамой. Дуне казалось, что вот-вот и в окошко постучит хоботом какой-нибудь боевой Пармен, сын карликового слона Ганеши. Но по ту сторону стекла лишь дожидалась света фонарей ранняя ночь позднего лета.

— Ну да, телефон. Ты молодец, что поехала на море, но без связи мы с папой немножко волновались. Хорошо ещё, что с тобой были девочки! Как отдохнула, доча?

— Отдохнула?

Похоже, мама восприняла эхо-вопрос за ответ.

— Ой, а когда ты вернулась?

— Только что, мама.

— Что же ты мне не сказала? Ты давай, разбирай сумку, мойся и ложись спать, а я завтра позвоню. Хорошо?

— Хорошо, мама.

— Пока-пока.

— Пока. Я люблю тебя, мама.

— Я тебя тоже, девочка моя. Привет Элеоноре и Людмиле.

Трубка рассыпалась короткими гудками. И это всё? Весь разговор после года разлуки?

А, кстати, где упомянутые подруги? Дуня огляделась — темно, тихо, никого. Зато под телефоном лежит лист, исписанный и пыльный. Девушка щёлкнула выключателем.

Минут десять странница тупо смотрела на письмецо, затем пару раз перечитала — ни текст, ни его смысл не изменились. Не может того быть! Все сошли с ума? Мама, подружки… Этот, самый реальный из миров, казался ненастоящим. Даже декоративный «предбанник» открытки-тюрьмы представлялся куда более естественным. Здесь, дома, чего-то не хватало.

Уронив лист на пол, Дуня вошла в свою комнату. Словно только того и дожидаясь, у крепкой и верной сумки-спутницы лопнуло дно — и всё содержимое основных отделений рассыпалось по ковру. Там была и она.

Девушка хотела разреветься в голос, но лишь скупо улыбнулась и присела рядом, взяла её в руки. Статуэтка. Дева-хранитель. Ангел, крестом распахнув крылья, обнимает мальчика — шаловливое дитя с серьёзным лицом, Сладкоежку. Откуда? Вернее сказать, когда и зачем? Хотя зачем — тоже ясно. Странница так и представила ухмыляющегося Тацу — мол, ведь она была нужна тебе, твои «братцы» её искали, мне-то она на что? Это Дуне ещё повезло, что турронцы в музее успели украсть статуэтку из прошлого (или будущего?) до того, как девушка очутилась непосредственно рядом с той. А когда? Может, в мире, выжигаемом саламандрой, но это — вряд ли. Скорее, прямо там, в тюрьме, когда понял, что беспомощную Лауру есть кому защитить… И Дуня всё это время таскала Деву-харнителя с собой? Девушка покачала головой — ну, она и не на такое способна: помнится, в школе Дуня на год забыла в рюкзаке томик детской энциклопедии, отыскав его лишь на летних каникулах.

Путешественница осторожно положила статуэтку на кипу одежды и поднялась. Надо бы узнать, какое сегодня число.

Справочная естественно выдала лишь точное время — пришлось спрашивать у компьютера. Тот, как ни странно, работал: с привычным скрипом открыл текстовый документ «Для Дуньки!» — его содержание не отличалось от записки у телефона, разве что стояла дата возвращения, — затем начал обновлять базы антивируса и каких-то Люсиных программ. Дело у машины шло неплохо, пока Дуня не попробовала открыть Интернет-страничку родного института — компьютер ушёл в синюю несознанку и перезагружаться отказался, надрывно гудя вентиляторами. Дуня, пожав плечами, оставила несчастный агрегат в покое и переместилась к телевизору — там как раз случились новости, поэтому девушка всё-таки сумела определить свою «эпоху».

Хорошо. Завтра будет тяжёлый день: следовало привести квартиру к тому виду, который ей присущ, когда в ней проживают постоянно, сбегать в магазин и оплатить счета, съездить в институт за расписанием занятий и книгами… Много дел. И бесконечно мало, особенно, если начать сейчас.

Переодевшись в старенький халат и вытащив из шкафа хозяйский пылесос, Дуня взялась за уборку. Девушка старалась ни о чём не думать и с тем же остервенением, с каким избавлялась от грязи, гнала прочь вопрос «Может, стоило остаться?» Ведь она уже ответила на него, ещё тогда, когда распрощалась с гостеприимными пожелезниками. Она уже не осталась. И это исключительно её выбор. Да и репа — вообще-то редкостная гадость… Дуня налила в ведро воды, намочила тряпку, отжала. Девушка с каким-то удивительным упорством не замечала фосфоресцирующей розовой мыши, что недовольным голубем потоптавшись на карнизе, распахнула радужные стрекозиные крылья и взмыла в сумеречные небеса.