Великая Ордалия (ЛП)

Так много Мяса.

Затем он послал сообщение своему Святому Аспект-Императору…

О том, что, как пожелал их Владыка и Бог, Школы захватили горы, возвышающиеся над Даглиаш и, не считая Антарега, весь Уроккас теперь за Великой Ордалией.

Обнадёженные, они остались ожидать следующего рассвета, что вне всяких сомнений обернется для них тяжким и кошмарным трудом, таким же как тот, что увенчал ныне каждую из четырёх вершин мельтешением омерзительных толп, бросающихся под потоки и струи убийственного света. После заката люди Ордалии, все как один, преклонили колени на опустошенной земле и, глядя на озаренные вспышками пламени вершины, молили  Бога укрепить стойкость своих чародействующих братьев, дабы завтрашний день не принес им всем погибель.

В ту ночь они спали в доспехах.

  Пусть даже он и лжив, но ведь всё это…это реально… 

Пройас и Кайютас ехали бок о бок, раскачиваясь в седлах, окруженные каждый своей свитой. Отряды и колонны пехотинцев быстрым походным шагом двигались окрест. До самой фиолетовой дымки, окутавшей южный горизонт, простиралось море — бесконечная вереница тёмных волн, на гребне каждой из которых виднелись сияющие нитяные отблески утра. С севера — по правую руку от них — проступали сквозь вуаль Пелены идущие чередой на запад вершины Уроккаса, казавшиеся чем-то лишь немногом большим, нежели тенями гробниц. Жутковатые огни увенчивали их — мерцающие вспышки далёкого колдовства. Могучий поток, состоящий из людей, знамен и оружия затопил всю полоску суши меж горами и морем — топчущая землю боевыми сапогами слава Трех Морей, спешащая со всей живостью уродившихся Мясом прямиком в челюсти Мяса большего.

  Это должно быть реальным!

— Что тебя тревожит, дядя?

Пройас оделил удивительного сына своего Господина и Пророка долгим, тяжелым взглядом, а затем, не сказав ни слова, отвернулся.

Доверие, понимал он теперь, было лишь разновидностью блаженной слепоты. Сколько раз он ранее вот так вот ехал верхом? Сколько раз вёл наивные души к очередной хитро измысленной погибели? В те времена он неизменно и истово верил в величайшую искусность, величайшую славу и, самое главное, в величайшую праведность своего дела. Он попросту знал — знал так верно, как ничто иное — и исполнял повеления твердой рукой.

Ныне же, даже сжав свои руки в кулаки, он едва мог унять их дрожь.

— Я не вижу так глубоко, как отец, — не унимался юноша, — но вижу достаточно, дядя.

Вспышка гнева внезапно обуяла Пройаса.

— Сам тот факт, что ты сопровождаешь меня уже говорит достаточно, — резко произнес он в ответ.

Кайютас не столько смотрел на него, сколько внимательно изучал его взглядом.

— Ты считаешь, что отец утратил веру в тебя?

Экзальт-генерал отвел взгляд.

И почувствовал на себе ясный, насмешливый взор Кайютаса.

— Ты боишься, что сам потерял веру в отца…

Пройас знал Кайютаса с младенчества. Он провел с мальчишкой больше времени, чем с собственной женой, не говоря уж о детях. Имперский принц даже обучался военному делу под его командованием, изучая даже то, что, как считал Пройас, не стоило бы знать в столь нежном возрасте. Было невозможно, во всяком случае для такого человека как он, лишить душу ребенка присущей ей невинности и чистоты и при этом не полюбить его.

— Твой отец… — начал Пройас, лишь для того, чтобы ужаснуться тому, как сильно дрожит его голос.

Это так реально! Реально!

Должно быть реальным.

Орда издавала вопли, приносимые ветром, рёв вопящих в унисон несчетных глоток, заглушаемый более близкими криками. Он окинул взглядом свиту, убедившись, что ему не стоит опасаться чужих ушей. Впрочем, в противном случае Кайютас и сам не стал бы начинать подобный разговор.

— Мы без конца размышляли о нём, когда были детьми, — продолжал Кайютас, словно бы никуда не торопясь, — Я. Доди. Телли. Даже Серва, когда достаточно подросла. Как мы спорили! Да и как могло быть иначе, если он значил так много, в то время как видели мы его так мало?

Отвечая исступленному взгляду Пройаса, взор его слегка затрепетал.

— Отец то… — сказал он, виляя головой на манер напевающего мальчишки, — Отец сё… Отец-отец-отец…

Пройас почувствовал как усмешка вдруг раскалывает его одеревеневшее лицо. В Кайютасе всегда была некая легкость, разновидность ничем не пробиваемой самоуверенности. Ничто и никогда, казалось, не тревожило его.  И именно это, с одной стороны позволяя не прилагать ни малейших усилий, чтобы полюбить его, с противоположной — во всяком случае иногда — создавало иллюзию, что он исчезнет, словно лик, отчеканенный на монете, стоит только взглянуть на него с другого бока.

— И каковы же были ваши учёные умозаключения? — спросил Пройас.

Охнув, Кайютас пожал плечами.

—  Мы ни разу не смогли ни в чём сойтись…Мы спорили много лет. Мы рассмотрели всё, даже еретические варианты…

Его вытянутое лицо казалось сморщилось от нахлынувших раздумий.

Дунианин.

— А вы не раздумывали над тем, чтобы спросить у него самого? — молвил Пройас. И вот уже он, несущий  цветок утраченной им веры в распахнутые челюсти битвы, которую поэты будут воспевать веками…обнаружил, что затаив дыхание внимает рассказу о чьих-то детских годах…

Что же случилось с ним?

— Спросить у Отца? — рассмеялся Кайютас. — Сейен Милостивый, нет. В каком-то смысле, нам и не нужно было: он видел в нас все эти споры. Всякий раз, когда нам доводилось обедать с ним, он непременно делал какое-нибудь заявление, которое опровергало любую из тех теорий, что казалась нам в тот момент самой удачной. Как же это бесило Моэнгхуса!

С одной стороны сходство юноши со своим отцом делало различия между ними более явными, но с другой…Пройас вздрогнул от внезапно пришедших воспоминаний о своей последней встрече с Келлхусом и поймал себя на том, что отводит взгляд от закованной в нимиль фигуры имперского принца…

Чтобы тот не заметил.

— Разумеется, во всем разобралась Телли, — продолжал Кайютас. — Она поняла, что мы не можем понять кем на самом деле является Отец, потому что он… не существовал вовсе — являлся, по сути, никем…

Мурашки пробежали по спине экзальт-генерала.

— О чём ты?

Кайютас, казалось, внимательно изучал вздымающийся покров Пелены.

— Это звучит словно какая-то кощунственная чепуха, я знаю… Но, уверяю тебя, всё обстоит именно так.  — Голубые глаза оценивающе изучали его, взмокшего и покрывшегося пятнами. — Тебе стоит уяснить это, дядя…и никогда не забывать, что отец всегда является именно тем — и только тем — чем ему нужно быть. И нужда эта столь же непостоянна, как непостоянны люди и настолько же изменчива, насколько изменчив  Мир. Он является тем, что из него создают текущие обстоятельства, и только его конечная цель связывает все эти несчетные воплощения воедино.

Лишь его миссия не даёт ему раствориться в этой безумной пене из сущностей..

Говорить, если ты не можешь даже дышать, невозможно и посему Пройас лишь цеплялся за луку седла, безответный. Их, окруженных тысячами воинов Ордалии, казалось несло куда-то, как несет бурный поток обломки кораблекрушения. Громыхание колдовских устроений пробилось сквозь всё возрастающий вопль Орды. Оба они, воззрившись на мрачные очертания Уроккаса, увидели сквозь черновато-охристую утробу Пелены мерцание розоватых вспышек.

— И что же, вы, дьяволята, когда-нибудь размышляли о том, кем в действительности являюсь я?

Имперский принц одарил его злобной усмешкой.

— Боюсь, ты лишь сейчас сделался интересным.

Ну само собой. Нет никакого смысла размышлять о том, кому доверяешь.

— Ты зациклился на своих обидах, — добавил через мгновение Кайютас, бледное подобие своего отца. — Ты встревожен, ибо узнал, что отец не тот, за кого он себя выдавал. Но ты лишь совершил то же открытие, что довелось совершить Телли — только не получив от этого никакой выгоды, вроде её безупречного стиля. Нет такого человека как Анасуримбор Келлхус… Нет такого пророка. Только сложная сеть из обманов и уловок…связанная одним-единственным неумолимым и — как тебе довелось узнать — совершенно безжалостным принципом.