Неистовая звезда

И вот его пронзил взгляд — черный, как ночь. Властный. Уверенный. В глубоких, как темные озера, глазах что-то шевельнулось.

Указующий путь довольно усмехнулся. Он нашел то, что искал.

— Нам есть о чем поговорить, — сказал он.

Я совсем забыла, что у Марси лодыжка сломана и плохо срослась. Марси ее вправляла, да вышло криво, она сама так говорит. Потому теперь хромает. Но дух Марси закален трудностями, а тело привыкло к работе. Она поблажек не ждет и старается не отставать, но понятно, что идти ей трудно.

Ближе к полудню она совсем выбилась из сил. Мы всего две лиги прошли, половину пути к месту встречи. Марси устала, пока на гору карабкалась, а потом по лесу плутала, теперь еле на ногах держится. Но идет резво, из чистого упрямства. Я досады не выказываю, хотя была б одна, так уже бегом бежала бы.

Лес сменяется равниной, поросшей травой и кустарником. День жаркий, парит. Дышать тяжело, пот заливает глаза. Посреди лощины виднеется одинокая ферма. Мы обходим ее стороной, держимся черных сосен. Какой-то недоумок пытался порубить их на дрова.

— Кому-то совсем мозги отшибло, — вздыхает Марси.

Недоумки обретаются чуть поодаль. В поле, у развалюхи, ругаются над сломанным плугом двое — похоже, муж и жена. Управители, совсем еще дети, лет по пятнадцать. Никакого понятия, как на земле работать. Правда, вокруг хижины все расчистили, и тропку к дороге тоже, но все поле заросло колючкой и сорняками. К кусту рядом с развалюхой привязана рыжая лошаденка.

— Погоди, — шепчу я Марси, пригибаюсь, крадусь сквозь сорняки, отвязываю лошадь и веду за собой. — Вот, теперь полегче станет, — говорю я и помогаю Марси взобраться на спину кобылы.

Недоумки так ничего и не заметили.

— Тяжело им без коня придется, — вздыхаю я.

— Да уж, — кивает Марси. — Сгинут как пить дать. Неумехи, сразу видно. И веры друг другу нет. Чужие они, словно и не знакомы вовсе. Долго не продержатся, непрочно все это, так семью и дом не построишь.

Я согласно хмыкаю.

— А не так давно здесь добрая ферма стояла, — продолжает Марси. — Пока тонтоны переселенцев не привезли. Воры они, вот что я тебе скажу. Тут хорошие люди жили, с землей умели работать, не то что эти дети безрукие. Нет, бывшие хозяева знали, что и как, когда сеять, когда пахать. Они к земле привычные, с ней сроднились, понимали, что ей нужно, чего не нужно. На это годы уходят.

Я знаю, что Марси вспоминает свою зеленую долину, дом у Кривого ручья. Она там много лет прожила, заботилась о ферме, трудилась не разгибая спины. А теперь неизвестно, в чьи руки хозяйство попало. Бревенчатая хижина под соснами, красная скамейка у крыльца. Ручеек по камням журчит.

— Ох, видел бы Лу эту ферму, весь бы желчью изошел, — говорю я. — Он так мечтает землю возделывать, осесть на одном месте.

— А ты? — спрашивает Марси. — Ты тоже этого хочешь? Жить на ферме?

— Знаешь, мне об этом думать некогда, — отвечаю я. — У меня сейчас другое на уме.

Кровавая луна — вот что у меня на уме. Семь ночей осталось.

Конечно, я Марси соврала. Я и прежде думала, каково это — возделывать землю.

Лу всегда этого хотел — жить на одном месте, следовать ритмам земли, неизменным и сменяющим друг друга вечной чередой. В детстве он каждой травинкой любовался. А я всякие там стебельки не замечала.

Но раз он этого хотел, то и я хотела тоже. Мы же неразлучные, всегда вместе. Половинки одного целого. Мальчик и девочка. Светлый и темная. Мы считали, что всю жизнь проведем вместе, даже не представляли, как может быть иначе. Только это было до того, как тонтоны явились на Серебряное озеро, убили Па и похитили Лу. С тех самых пор все изменилось.

И того времени не вернуть. Другая жизнь настала.

А новая жизнь похожа на того человека, про которого Па рассказывал. У этого человека рука стала гнить, пришлось ее отрубить у самого локтя. Много позже, когда он с Па встретился, то все равно говорил, что руку чувствует, будто живую. Тяжелую. И хочет потянуться, что-нибудь ею схватить. Только руки-то нет. Я такого раньше даже вообразить не могла. А потом меня с Лу разлучили, как будто руку отрезали. Его от меня отрезали, а меня — от него. Случайность, судьба. Предательство. Смерть. Душу так глубоко поранило, что и не скажешь. Все из-за тайн, полуправды и лжи.

В прежней жизни я не знала, что может быть жизнь после. Другая. А теперь знаю, что тот безрукий человек чувствовал.

В ботинках у меня камешки, как после взрыва моста залетели, так не вытряхнула. Марси еле плетется, ей бы водички и съесть чего. Мы от фермы на пол-лиги отошли, и я решила, что пора отдохнуть. Делаем привал в руинах какого-то здания Разрушителей. Среди развалин растут корявые сосенки, мы под ними в тенечке приладились.

Рыжая лошадка пасется, жухлую крапиву жует. Я высыпаю из ботинка горсть щебня. Марси тоже ботинки расшнуровывает, морщится от боли.

— Ты как? — спрашиваю я.

Она кивает. Я протягиваю ей бурдюк с водой. Марси пьет долго, жадно.

— Ох, хорошо, — вздыхает она.

Я тоже глотаю воды, наливаю плошку для Нерона, жду, пока он напьется, потом стряхиваю капли ему на голову, а то ему жарко. От удовольствия он закрывает глаза. Шарю в котомке, ищу съестного. Нахожу черствую лепешку, обернутую в жухлый лист. Горькая, потому что мука из кореньев.

— Вот, а больше и нет ничего, — говорю я.

— Ну, кому как. Мне и это в радость, — отвечает Марси.

Я отдаю ей лепешку. Мне есть совсем не хочется. Подбираю с земли сосновые шишки, выковыриваю из них орешки, кормлю ими Марси и Нерона.

Марси жует медленно, растягивает удовольствие.

— Вот какая свобода на вкус, — говорит она. — И горькая, как коренья, и сладкая, как орехи. Кто б мог подумать? И кто б мог подумать, что ты меня спасешь? Надо ж, как случай повернулся.

— Скажешь тоже, случай, — отвечаю я. — Так суждено было.

— Не зря, видать, твой па по звездам читал. Кто знает, может, ты и права.

Марси доедает лепешку. Нам обеим хочется расспросить друг друга, но мы молчим. Несказанные вопросы будто висят в воздухе, давят. Меня распирает от желания все рассказать. Во всем признаться.

— Знаешь, как мы с Кривого ручья ушли, с нами столько всего приключилось, — начинаю я. — Мы до Города Надежды добрались… Правду ты говорила, гиблое место. Даже хуже. Ну, я там… В общем, хорошего мало. Я людей убивала. Не потому что хотела, а пришлось. Иначе б меня убили. Скажи, это очень плохо?

Ох, не собиралась я все это Марси говорить.

— Да, трудный это вопрос, — вздыхает она. — Хорошо ли людей убивать?

Я только собираюсь спросить, когда ее в рабство захватили, как Марси продолжает:

— Однажды тонтоны к Кривому ручью заявились. Может, прогнать хотели или убить, а землю отобрать. Меня плетьми отстегали, а потом узнали, что я лекарь, и нашли мне занятие в доме детства. Я роженицам помогала. Только детишек в чистое поле выносить отказывалась. Не по мне это. Знаешь, хворых малышей там оставляют на ночь, вот они и замерзают. Или дикие звери их прибирают.

Я киваю.

— Насущная необходимость, говорят, — вздыхает Марси. — Вынесут голенького младенчика на всю ночь… Если не замерзнет, значит, крепкий, жить будет. Только я не припомню, чтоб кто из детишек выжил. Я по ночам украдкой к ним бегала, спасти хотела. Чего только не придумывала. Тонтоны меня всегда ловили, били до полусмерти, а потом им надоело со мной возиться, вот и отправили дороги строить. Нас к новому месту везли, а тут вы как раз мост и взорвали.

— Слушай, а чего это они затеяли? — спрашиваю я. — Новые дороги в Рези, поселенцы тоже. Тут же жить нельзя, мертвое место, пустынное.

— Не знаю, — говорит Марси. — Но вот что тебе скажу. Эти псы здоровенные, что по лесу бегали…

— Ага, я по ручью от них ушла.

— Так вот этих псов какой-то тонтон привел. Мы уж долго ехали, а тут вдруг он появился, встал в конец каравана, будто так и надо. Никто из тонтонов и слова не сказал, но все знали, кто это. Сразу приосанились. Такого важного человека не зря к ним послали. Наверное, дорога эта им для чего-то очень нужна.