Великая Ордалия (ЛП)

— Но ведь это же, всего лишь, ещё один Ад — прямо здесь! — Возмутился Сорвил. — Этот твой Перевозчик вовсе не творит добро, бросая им свои свиные туши. Допускать подобную низость непристойно! Человек на его месте позволил бы им умереть!

Сику замер возле борта. Потом отвернулся от сборища, ступавшего по изъеденным временем камням, чтобы глянуть на призрачный образ, проступавший там, где следовало бы находиться лицу Сорвила.

— А что тебе известно об Аде?— Спросил Ойнарал.

Вопрос удивил молодого человека.

— Как что?

Ойнарал пожал плечами.

— Мы отвергли твоих инфернальных Богов…  мы грешили.

— И что! —  возмутился юноша. — Что нам за дело до Богов?

— Однако Ад… нам есть до него дело. Дорог к Забвению немного — они столь же узки как прорезь под тетиву на конце стрелы, как сказал бы Эмилидис. Скажи мне, сын Харвила, кому решать, когда эти несчастные должны претерпеть проклятье?

Сорвил застыл, онемев.

Ойнарал отвернулся, обвел освещенные светом глазка фигуры, от тех, что призрачным силуэтом были сейчас перед ним, до тех, что рвали мясо и чавкали наверху.

— Наиболее грешны старейшие души, — продолжил он, — и печальнейшая из судеб ждёт друзей и соперников того, кто их кормит. Перевозчик это знает, смертный: даже Мрак благословение в сравнении с тем, что ждет нас.

Сердце юноши дрогнуло от осознания, что Мир вообще способен вынести подобную горесть, а тем более назвать её меньшим злом. Мысль эта разила насмерть, кромсала ещё одну часть его души.

Клак … Клак … Клак …

Спуск их не замедлялся, да и Перевозчик не оставлял своего труда. Чтобы сохранить равновесие своего судна, он равномерно брал туши, то спереди, то сзади, заставляя сику и его подопечного все дальше и дальше отступать на заляпанную кровью корму. Не меняя последовательность движений, Древнейший Воитель швырял одеревеневшие свиные телеса по совершенно невероятным траекториям, если учесть их вес. Столь же удивительной оставалась и точность его бросков: время от времени Сорвилу уже казалось, что очередная туша не долетит до края, но всякий раз бескровная белизна прерывала свое движение, останавливаясь на самом краю уступов.

Оба они, как зачарованные, следили за этими бросками и кормлением, прислушиваясь к ритму движений Перевозчика, отражавшемуся в его песне:

Пусть моя песня прольется бальзамом,

Солнечным светом на девственный снег,

Пой же душа моя, пой! О погибели нашей,

О грубых ладонях, наших врагов-людей,

О том, как вышли мы с тысячью светоносных

Мечей на бой с ними,

О том, как рванулись наши герои на грохот битвы,

Как мушиным голосом жужжала смерть в наших ушах.

Пой! Пой о падении позлащенного Сиоля,

О Гибели Священнейшей из Гор,

О долгом нашем изгнании под голодные очи Неба,

О том, как наши братья обняли нас

На железном плече Инъйора.

Лейся! Благовонием лейся, коль можешь,

На руины и час…

И Сорвил вдруг понял, что смотрит на Ойнарала — последнего сику — и попытался понять, насколько могучая нужна воля, чтобы суметь примириться с расой, столь прямолинейной и жадной как люди. Перевозчик  перешел к Лэ о Мелких Зубах, повествующем о падении Сиоля во время первого из великих переселений людей из Эанны. Амиолас прекрасно помнил всю горечь тех лет, помнил, как тьма неспешно наползала на великую  и пустынную империю Обителей, как умножались и умножались в числе люди, вечно подбиравшиеся и вторгавшиеся, осаждавшие Обитель за Обителью, выслеживавшие Ложный Народ и уничтожавшие его…  по всему свету, за исключением  этого уголка, последнего их убежища.

Иштеребинта.

И не было им конца,

Не было конца эаннитам, несчетным и проклятым.

Крепка была их ненависть, беспощадными были их герои —

Чужая жизнь была пустяком для этих безумцев!

И коварными были их желания,

Ибо подобными их собственным зубам, были их мысли

Мелкими и острыми

Лязгая на ходу, Клеть безостановочно опускалась. Умалившихся вокруг становилось меньше пока, наконец, никто из них более не вылезал из изрытых тоннелями стен. Перевозчик вернулся на свое место под самым глазком, глаза его тонули в тени бровей, белый лоб и щеки бороздили морщины, с губ сходили слова очередной древней песни. Избавившаяся от множества свиных туш Клеть преобразилась. Высота груды теперь едва достигала колена, и палубу стало можно окинуть одним взглядом, от носа и до кормы… побитый светлый лак шелушился, доски были покрыты лиловыми, алыми и просто мокрыми пятнами. Всё сооружение продолжало свой бесконечный спуск в инфернальную тьму.

Два из трёх водопадов, орошавших наверху стены Главной Террасы, исчезли; по всей видимости отведенные для использования в других уголках подземного царства.  Остался лишь третий, замурованный в трубу, подававшую воду в общинные водяные гроты, устроенные по всей глубине Копей; стенки их были также испещрены барельефами, как и те, что остались наверху галереи. Какой-то катаклизм расколол трубу в считанных саженях ниже области обитания Умалившихся, выпустив на свободу белый каскад, тут же ещё более расплескавшийся  и расширившийся. Все трое немедленно промокли. Влага липла к телу как слизь. Ойнарал казался в своем нимилевом хауберке и кольчужной рубахе какой-то чешуйчатой рыбой. Скоро вокруг остался лишь  искристый туман, который глазок превращал в радужную бесконечность, заимствуя цвета из окружающего пространства. Обратившись к созерцанию, чтобы изгнать  досаду из своего сердца, Сорвил протянул вперед расставленную пятерню, стараясь уловить бесконечно малые искорки. Он подумал, что сразу и преступно и естественно, что подобная красота, обретается в предметах столь несущественных, находящихся на такой глубине. Искристая дымка вокруг редела, постепенно превращаясь в жидкий туман и, наконец, растворилась в нем,..

Головокружение заставило Сорвила вцепиться в поручни,  оглядеться, посмотрев по сторонам.

Однако тесно обступавших шахту стен Ингресса нигде не было видно.

— Ну, вот мы и в Священной Бездне, — промолвил  Ойнарал Последний сын.

Подобно паукам, спускающимся по шелковой нити в недра горной каверны, они висели в абсолютной пустоте. Посмотрев вверх, Сорвил  заметил, как отступает от них кромка Ингресса, невольно заставившая его пригнуться под колоссальной тяжестью свода. Стук механизма клети растворился в собственных отголосках.

— Значит, наше паломничество почти завершилось?

Сику, также вглядывавшийся во тьму, кивнул.

— Да. И молись своей Богине, смертный, ибо опасность поджидает нас.

— Уже помолился. — отозвался  Сорвил, скорее безучастно, чем с тревогой. — Слепцу милости не дано.

Ойнарал посмотрел на него, без облегчения, но озабоченным взглядом. Нелюдь заранее знал, что он сдастся,  подумал Сорвил, знал, что Благо перевесит убийство Харвила. Но разве это чем-то смущало его?

— Все дело в  Амиоласе, — пояснил Ойнарал. — Душа, которой ты стал,  разрешает противоречия,  возникающие при смешении ваших верований.

Это слово… противоречия… сосулькой вонзилось в грудь Сорвила.

— Но если я больше не верю в неё, — отметил он,  — то могу ли рассчитывать на Её милость?

Ойнарал промолчал.

— Ты говорил, что надеешься пройти следом за мной,  — настаивал Сорвил, и найти убежище в милости Ятвер! Но если я больше… не верю…

Ойнарал молчал, колеблясь, вглядываясь, как понимал юноша,  в лицо заточенной души, в клочок тени преступника, которого его любимый король в стародавние дни подверг столь жестокому наказанию.

— Не бойся, — промолвил  нелюдь. — Но не забывай о том, почему мы здесь оказались.

Юноша нахмурился.