Иоанниты

Повисла тишина, лишь ветер ухает о железные стены, ненасытный осенний ветер. Холодно становится, снег с недели на неделю посыплется на Континент. Люблю снег, он гораздо лучше дождя. Медленный, спокойный, осторожно ложится тебе на плечи, всегда даёт шанс стряхнуть себя и остаться сухим. Это честнее, на мой взгляд.

Разве что холода и морозы, но и их можно терпеть. Мороз, опять же, точит тебя потихоньку, заставляет двигаться, а не бросается, желая растерзать, как осенний ветер.

Зима лучше. Не доживу я до неё. Странно, никогда бы не подумал, что стану печалиться об этом. Единственный раз в жизни искренне радовался зиме, когда мы играли в снежки с Кристин. Эх, Виктория так на неё похожа. Просто копия, от меня в ней вообще ничего нет.

Помню, как мы выбирали ей имя: Кристин хотела назвать её Габриэла, а мне безумно хотелось дать ей альбионское имя Виктория. Я ведь тогда всего пару раз проездом бывал на Альбионе. Наверно, меня сильно впечатлил персонаж альбионских плакатов, который распространился затем по всему Континенту – это была то ли кукла, то ли девочка по имени Виктория, с помощью которой агитировали за мир, правду и свободу, в общем, за всё хорошее и бесформенное.

Помню один из лозунгов: «Виктория не позволит забыть, кто ты есть». Хороший лозунг, потому что в нём никакого смысла, и каждый волен трактовать его в свою пользу. Я в нём всегда видел призыв отстаивать Орден любой ценой, а людям – вспомнить, скольким они ему обязаны.

Да, пожалуй, после этого мне полюбилось гордое имя Виктория, не уступающее красивым каледонским именам. Надо будет узнать, нравится ли оно ей.

Я пригляделся к дочери – она задумчиво и печально смотрит в никуда. Долго она не двигалась, редко моргая и почти не дыша. Но вот она убрала с лица волосы, вздохнула и запела тихо и неуверенно:

Я надеюсь на пулю порой,

Один выстрел, и навечно усну.

Но опомниться мне не впервой,

Что за глупость приходит на ум.

Адам с Роде столь же осторожно подхватили незнакомую мне песню:

Тёмной ночью я кутаюсь в мгле,

Грею руки у худого костра.

Дай ты, Боже, терпения мне,

Дай терпенья дождаться утра.

Мне претит идти за толпой,

С проторённых дорог я сойду;

Не расстаться б теперь с головой:

Всегда выбор означает борьбу.

Иной раз мой безжалостный Бог

Гнетёт жизнь, погибель суля.

Но это мой наивысший урок,

Потому что он верит в меня.

Боюсь, буду до Судного дня

Принимать каждый раз сгоряча,

Моя воля, свобода моя,

Твои дары за топор палача.

В любое другое время я принял бы песню за жалобы разбойников на судьбу, попытку преподнести свой упадок за нечто высшее, значимое, и, скорее всего, был бы прав. Но в этот раз меня заволокло скорбными мотивами, что-то в душе дёрнулось. Полная безнадёга сменилась мыслью, что я кое-что не закончил.

Окинув взглядом разбросанные по всему ангару железяки, я спокойным голосом окликнул молодого изобретателя:

– Адам, тут есть тиски?

Находящийся после песни в задумчивой абстракции, он ответил не сразу:

– Да, тут какие угодно инструменты.

– Амортизатор сможем собрать?

– Для чего амортизатор?

– Да для ноги.

Прикинув, как будет выглядеть мой будущий протез, я перечислил Адаму детали, которые могут пригодиться. Многое оказалось прямо под рукой, разве что пару частей удалось раздобыть, подразобрав автокарету. Мне подтащили все необходимые инструменты, и мы на пару с Адамом взялись за работу. Был бы пиратом, просто выстругал бы ногу из дерева.

В гараже удачно завалялась пружина подходящей жёсткости. Мы её раскусили пополам, ибо слишком длинной оказалась. Теперь с амортизацией у меня будет всё в порядке.

За ходом работы стали наблюдать и Виктория с Роде. Не отвлекаясь от работы лобзиком, я затеял разговор:

– Я видел Монарха. Это он мне, собственно, ногу и отсёк.

– Такой срез ровный, – поморщилась Виктория. – Это заклинание какое-то?

– Да.

– А ты узнал его? Монарха, я имею в виду, не заклинание, – включился Роде.

– Узнал, – голос у меня упал, – это наш второй гроссмейстер, его зовут Клаунг.

– Это почти самый главный в Ордене? – с нотками испуга спросила дочь.

– Самый главный – магистр. Первый гроссмейстер идёт сразу за ним, а потом только он. Что-то этому Клаунгу от меня нужно, иначе бы он без проблем убил меня.

Адам, отвлёкшись от работы, тут же нашёлся с догадкой:

– Твой артефакт, его же не нашли при обыске.

– Иглу я у него на глазах выбросил в иной мир – он посмотрел на меня, как на кретина. Думаю, ему дела не было до них… Одну минуту, Клаунг как раз занимался созданием артефактов в Ордене! Таких игл было три, я ещё удивился, что о них нигде не упоминалось в моих книгах. Это Клаунг их создал совсем недавно!

– Тогда понятно, он же может их и ещё наделать.

– Вряд ли это ему нужно, потому что они не работают. В смысле, Буревестник с ними не срабатывает. Чёрт знает.

Адам почесал голову, нагоняя умные мысли, но, так ничего и не добившись, вернулся к ручной дрели. Металл такой сверлить туго, тут бы паровую.

– Ты догадывался, что Монарх – это твой Клаунг? – осторожно спросил Роде, низко ко мне наклонившись.

– Нет, я был уверен, что он мёртв. Я видел, как пушкам утюжили резиденцию, которую он должен был защищать. Клаунг ни за что бы не сбежал, он обязан был быть там, быть до самого конца. А выжить в том аду просто невозможно. Так что я ничего не понимаю.

– Но ты его смерти не видел? – с сомнением проронила Виктория.

– Ещё раз говорю, там бы никто не выжил, а он обязан был быть там. Вы просто не знаете Кодекс иоаннитов, ни один гроссмейстер не бросил бы на произвол судьбы последний оплот. Я не знаю, как вам доказать, просто поверьте.

– Как же он тогда выжил?

– Понятия не имею. Восстал из пепла, наверное.

На этом мы прекратили обсуждать попусту Монарха и его волшебное появление. Работа идёт славно, протез будет готов затемно. Судя по всему, мы целые сутки проторчали на заводе Креже, либо сегодняшний день до безобразия долго длится.

Наконец мы затянули последнюю гайку. Получился недурной металлический протез в виде конуса с выходящим из его вершины штырём. Штырь сидит на амортизаторе и снабжён резиновым набалдашником, чтоб я тише гремел при ходьбе.

Как только мы приладили поделку, я попробовал походить, но, несмотря на все достоинства протеза, вышло у меня откровенно плохо. Шатаясь, как алкаш на ходулях, я осилил круг по гаражу, трижды не упав только благодаря поддержке товарищей. И таким образом я намереваюсь идти бить морду Клаунгу, конечно.

Сев на предложенный стул, я решил пока перевести дыхание.

– Как сидит?

– Да ты уже спрашивал – как влитой! – надоел мне Адам своими расспросами. – Всё с ним хорошо: амортизация в самый раз, не шатается. Надо просто больше потренироваться.

– Паровая амортизация была бы…

– Да хватит уже! С паровой амортизацией я ногу себе сожгу, не говоря уже о том, что мне придётся таскать на себе котёл и уголь для растопки.

Я попытался было встать, но меня остановила дочь, властно положив руку на плечо:

– Отдохни немного, – вопреки суровому жесту, мягко сказала она.

– Уже передохнул.

– Ты дышишь тяжело.

Понимая, что спорить не выходит, я послушно остался сидеть, разбиваемый бездельем. Мне уже сейчас не терпится нестись вышибать дух из Клаунга, а дочь не даёт мне даже свыкнуться с чёртовым протезом. Это дико злит, но Виктория совсем не виновата, так что терпим и делаем вид, что всё идёт своим чередом.

Убрав руку с моего плеча, Бестия взглянула через окошко в темноту и произнесла:

– Мы недавно выручили хозяина «Сытого рая», так ведь? Не помню уже, как его имя. Он сказал, что теперь у нас в долгу.

– У нас половина Чудо-города в долгу, – хмыкнув, ответил Роде.

– Пойду и напомню ему. Здесь недалеко, так что управлюсь быстро.

И, наклонившись к моему уху, добавила негромко: