Магистериум морум (СИ)

А во двор уже спешили сонные, кое-как одетые слуги. Прачки, увидав, что на берегу лежит грязная хозяйская одежда, поспешили за чистой. Конюх, ругаясь, выбрался из сенника, где уснул вчера, отведав медовой браги. Теперь он не понимал, кто вернулся и откуда, лишь давил ручищами больную голову. Два молодых младших конюха заспорили, кому идти за конём. Оба боялись «непроходимого моста» с Гартина на другой берег Неясыти.

Маг выбрался, отряхиваясь, отжимая отросшую бороду, и слуги тут же поспешили к нему: прачки с рубашками, конюх – с оханьем и стонами, мажордом, всегда такой прилизанный и аккуратный – тараща глаза и клоча и без того растрёпанные баки.

Уже сбегались и слуги помельче – мальчишки на подхвате, поломойки, огородницы, скотники. Многие же и просто спали ещё, хоть тот же кузнец. Беда была с этим магом и его забавами! Опять всех до света перебудил!

Фабиус вытер лицо и волосы поданным полотенцем. Сгрёб бороду в горсть, прикидывая, не обрезать ли её тут же, но передумал. Надел чистую шерстяную рубаху, ещё пахнущую горячим утюгом, новые кожаные штаны. Строго глянул в сторону конюхов, но парнишки уже бросили спорить и вдвоём пошагали к мосту.

Магистр с интересом смотрел им в след: неужели не пройдут? Но мост покорился легко, видно, прибытие хозяина острова в раз изломало всю его хитрую защиту.

Из открытых дверей летней кухни пахнуло блинами. Маг быстро влез в сапоги и зашагал на запах, здороваясь по пути со всё подходившими слугами и служанками, ероша все подряд детские затылки. Сорвавшийся с привязи кобелёк шорника ужом вился у него под ногами.

Маг вошёл в летнюю кухню, где всё ещё, по затянувшемуся осеннему теплу, накрывали на стол, и оглянулся.

И увидел, что слуг во дворе больше сотни, считая детей. И осознал вдруг, что такая орава – всё-таки уже небольшая деревня, а поля и выпаса все за рекой.

Как они жили здесь без него, раз остров отрезан был от провинции? Не голодали ли?

Сомнения и страх впервые с момента приезда закрались в его душу.

***

Борн не сумел провести эту ночь в библиотеках людского мира. Покой стал вдруг вреден инкубу: он слишком волновал его.

Совсем недавно Борн не находил себе места, дожидаясь пока маг вернётся из Ангистерна. Оказалось, эти мучения были благом по сравнению с чувством полной безнадёжности, что охватило его теперь.

Ещё полдня назад демон сторожил подступы к острову, ругал последними словами мага, что не торопился домой, читал и не думал ни о чём. Но вот заклятия и барьеры, охранявшие остров, сняты. Казалось бы – хватай то, что осталось от Аро и беги. Но куда?

Борн публично объявил себя изгоем на людской площади. Ад больше не примет его, и неизвестно, примет ли сын.

Впрочем, мальчик и так не смог бы жить в Аду… Или всё-таки оставался какой-то, пока неведомый шанс?

Оставался? Да он же лжёт себе!

Борн размышлял, зависнув в небе над островом, и медленно поднимался всё выше. Чувство отверженности само несло его прочь от Ада, но выходило, что и от земли.

Он поднялся над островом, над провинцией Ренге, над облаками, над плоским миром людей, таким, каким он был нарисован на картах Магистериума.

Инкуб прекрасно видел с высоты, что Серединный Мир гораздо больше магистерских картинок, но не это занимало его сейчас.

Он смотрел, как дышит вода, как лежит земля, как тучи цепляются за вершины гор. Мир Серединный был прекрасен в своей полусонной подоблачной прелести.

Сейчас Борн был мучим самим собой, как бывает мучим любой отверженный. Он проклял свой Ад, объявил себя изгоем его. Ему было больно, как не было больно даже тогда, когда он ощутил, что потерял Аро.

Та боль – всего лишь обожгла, оглушила, разъяла внутреннее и внешнее. Он глох от неё и перестал ощущать всё, но и боль – тоже. Сейчас же естество его, до последней, самой маленькой клетки, ныло и пело внутри. Плакало и смеялось. И не было ничего звонче того смеха и горче тех слёз.

Борн поднимался, пока холод не сковал его совершенно, и воздух не потемнел вокруг. Земля же сделалась совсем маленькой, и где-то там, внутри неё, едва угадывался Ад.

Демон вдохнул, и ощутил, как пустота наполнила его до самых краёв.

Готов ли он стать сосудом для пустоты? Или его всё ещё тянет вниз?

Но что ждёт его внизу? Путь в Ад теперь заказан ему. Он один среди этих сумасшедших людей, диких, странных… Ждёт ли его хоть кто-то? Сын ли ему тот, кто спрятался в башне, защитив себя от отца неумелыми заклятиями?

Не лучше ли вечный полёт? Он – демон, а демоны бессмертны. Он обледенеет, заснёт и будет странствовать вечно. И кто знает, возможно, ветер когда-нибудь донесёт его до другого мира, где он обретёт покой? А если нет…

«Нет! Не-е-т!» – отдалось в пространстве.

Демоны созданы для познания глубин Ада, но инкубам дана ещё и способность любви. А там, в холоде междумирья, есть ли место любви? Её суматошному смешному дыханию? Её красоте в уродстве? Её боли в радости?

Страх вдруг сковал члены Борна сильнее холода. Страсти с удвоенной силой заполыхали в нём. Он выдохнул пустоту и устремился вниз. К жизни. К глупости. К ошибкам. Но и к теплу.

Поленница возле дома опустела, но внутри летней кухни, простенькой, с земляным полом – жарко горел очаг. «И дрова кончились, – подумал маг. – Срочно нужно посылать людей за дровами. Мальчик, верно, и не задумывался, что людям каждый день нужно есть, обогревать себя». Насколько знал Фабиус, демоны могли десятилетиями обходиться без пищи. Взрослые демоны.

Запах горячих блинов сбил магистра с мыслей. Слюна так и брызнула, наполняя рот. Кухарка, зная вкусы хозяина, вынутые из печи блины промазывала маслом, складывала стопкой и снова совала на угли. В этой же сковороде и подавала. И теперь блины исходили на столе жаром, заставляя магистра терять терпение, словно он – голодный мальчишка.

Засунув в рот целый блин, маг, обжигаясь, закусил жирной сметаной. Хороша!

Всё верно: сено для скотины успели завести на остров ещё до его отъезда. На небольшом острове и держали-то всего два десятка голов удойной пёстрой породы. И коровёнки лопали от пуза… Значит, было на острове и молоко, а вот с хлебом…

– Много ли муки? – спросил магистр не очень разборчиво, жуя и жмурясь от удовольствия.

Блины были в меру кислые, дырчатые, воздушные. Нигде не едал он лучше.

Малица поднесла горячий медовый взвар с мелкими сушёными грушами и сделала вид, что вопроса не расслышала. Верно, она не хотела жаловаться магистру на странное поведение сына. Оно и понятно: не дело слуг обсуждать, как следует вести себя юному хозяину. Может, он и должен был провести все эти недели, запершись в башне, да так, чтобы огненные сполохи вылетали из окон?

Магистр прочёл мысли Малицы по лицу, увиденное не обрадовало его, но губы улыбались сами собой. И он ничего не мог с этим поделать.

Он справится, он всё приведёт в порядок. Сейчас же вызовет мажордома…

Хотя, какой со старика толк, если обязанности казначея, экономки и даже начальника охраны маг исполнял сам? Так уж повелось с того дня, как он заложил здесь, на острове, башню и взял с собой только наёмных рабочих, что возили камни, да месили глину.

Но постепенно на острове объявились один за другим конюх и кузнец, нужно же было кому-то обихаживать коня? А потом и кухарка с прачками, плотники, портниха...

Маг был умел и неприхотлив в быту, но время шло, и он обрастал людьми, а вокруг башни строилась маленькая деревушка. И если в Лимсе, куда распространялось влияние Фабиуса, держал он и управляющего, и поверенного в делах, то здесь привык обходиться сам.

Поев как следует, Фабиус вышел во двор, постоял, долго и пристально разглядывая узкие окна на верхнем этаже башни… И отправился разгребать накопившиеся дела, выяснять, что на острове не готово к зиме, сколько надо успеть подвести хлеба, дров...

Саймона, объявившегося в дверях пристройки у моста, где хранились записи о въезжавших и выезжавших с острова, маг даже не узнал в первый миг. Нахмурился было, но потом сообразил и выдал приветливую улыбку.