Мириад островов. Игры с Мечами (СИ)

Услышав стук копыт, все они остановились и подняли головы: создавалось впечатление, что они ждали гостей ещё когда те трусили вдоль ограды и теперь еле сдерживаются, чтобы не заполонить собой весь проём. Но подошла лишь одна женщина средних лет, невеликого роста, худощавая, в домашнем платье без опояски и плотном чепце. Галина догадывалась, что под ним местные уроженки приноровились скрывать седину.

— Говорить буду я, — вполголоса предупредил Сигфрид. — Высокой инии не положено вступать в беседу первой, а я ко всему здешнему привычен.

— Слава и почёт этому крову, — громко сказал он затем.

— Удачи следующим по пути, — ответила женщина. — Я Веронильд, старшая женщина дома, но если вы пришли говорить с моим мужем и набольшим сыном, то они прибудут лишь завтра.

— Нет, — ответил Сигфрид. — Мы люди благородной Гали Алексдоттир Рутенки, принятой при дворе нового короля, и всего лишь просим ночлега ради господина нашего Езу Ха-Нохри.

— Могли бы не тратить столько слов, — ответила Веронильд, отмыкая задвижку. — Гость — благословение небес. Достойный гость — благословение вдвойне. Приветствую тебя, игна Гали, со всеми твоими спутниками!

— Нас чуть больше, чем трое, — пояснила Галина, уже входя внутрь. — Вернее — восемь человек, пятнадцать лошадей.

— Кони найдут себе выпас на заднем дворе, — деловито решила дама Верона (Галина решила именовать её так хотя бы про себя). — Охране прилично расположиться в саду — погода тёплая, внутри из-за ребятни шумно и тесно, оттого и мои мужики стараются убраться отсюда подальше. Даже без законного дела.

Галина осмотрелась. Сад, разумеется, был великолепен и открывался далеко не с первого взгляда. От него наносило смешанными ароматами тучной земли, первоцветов и удобрений, а почти неизбежная сушилка для белья вкупе с горкой и качелями, подвешенными к ветви дуба, почти такого же большого, как лесной патриарх, нисколько не портили пейзажа. Но вот дом…

Ей мало верилось, что в этой громаде из вековых брёвен могло не хватать места. Фундамент был каменный, стены — похоже, из морёного дуба или чего-то не уступающего ему в цвете и прочности. Никаких веранд, внешних галерей и беседок: то, что называется «топорная работа».

«И воплей испытуемых отсюда не слышно, — подумалось ей. — Уходят в дерево и камень».

— Ты, госпожа, могла бы разместиться в уюте, коли одна, — задумчиво рассуждала тем временем Верона, полуукрадкой наблюдая за гостьей. — Только не в светлых комнатах, там одна всего и порожня: мужская.

— Внизу, в полуэтаже? — спросила та, припоминая особенности вертдомской архитектуры.

— Подвал это, — объяснила хозяйка. — Оконцев нет, продухи одни зарешётчатые. Но сухо и свежим из сада потягивает.

Туда вели ступени, обточенные старостью и напоминающие кость. Плиточные полы сверкали недавним мытьём, у одной из каменных стен располагались широкие лавки, в другой, облицованной светлым деревом, были прорезаны низкие сводчатые двери.

Одну из таких и распахнула Веронильд.

— Вот. Как раз сегодня утром обиходили с пола до потолка.

Потолок оказался коробчатый, словно крышка ларца, «продухи» шириной в детское запястье затянуты сеткой с крупными ячеями. Из мебели наблюдалось только самое необходимое: узкая кровать с лоскутным покрывалом поверх матраса, тростниковая ширма, стол, рундук и табурет. Всё тяжёлое, с грубой резьбой и прикреплено к полу, будто на корабле.

— Мыться и прочее можешь за плетёнкой, — сказала женщина, — но за дверью направо у нас баня с кадкой, кадку мы всякий раз щёлоком драим и травяными вениками опахиваем. Вода идёт из озерца по трубам прямо в печной котёл, если охота — ребята вмиг нагреют. Зажжённый светец тоже принесут вечером или прямо сейчас, а посумерничать можешь и здесь, и вместе со всем нашим народом. Старшая моя дева на руку легка и кухарить ловка.

— Дочка твоя? — спросила Галина.

— Все они мои, кто кровный, кто приёмный, — ответила Верона, поджав губы. — Так кормить тебя? Человек твой не считая за постой заплатил.

«Кажется, либо я не так спросила, либо Сигфрид не так сделал, хоть и похвалялся, что знает обычай».

И ответила:

— С большой радостью отведаю угощения из рук твоих или твоей милой дочери. Но за общий стол не пойду — смутить народ поопасаюсь.

Кажется, именно таких слов домашние и дожидались, потому что и стол, и рундук сей же час нагрузили красивой оловянной и стеклянной посудой, в которой под крышками обнаружилось столько еды и напитков, что хватило бы на всех нынче прибывших. Галина не сомневалась, что и те, кто наверху, получили не менее щедрую долю. К еде тут подходили очень серьёзно: если мясо — то целый бараний бок с гороховой кашей, если овощи — тазик с крупно порубленным салатом, плавающим в густых сливках, если хлеб — краюха на полкаравая. Сидр и пиво обретались в расписных жбанах из белой глины.

Девочка же, светловолосая и сероглазая, была по виду лет двенадцати, и в движениях уже чувствовалась та же неувядаемая свежесть и гибкость, что у старшей в роду.

— Как имя тебе? — спросила Галина, прежде чем отослать и самой усесться за еду.

— Мирджам. Это на старом дойче — возлюбленная девушка, — ответила та одновременно с книксеном.

— Красиво.

Мирджам. Марджан. Светлый жемчуг, Маргарита…

«Они же меня мало того в камеру поместили, так ещё в ту легендарную, где сидела перед казнью та жертвенная лань».

Скорее всего, девочка догадалась, потому что ответила:

— Нашу прародительницу разместили в другой комнате, с той стороны ванного помещения, а эту позже сделали из двух малых. Нет ни зла, ни беды и нет причины духам тревожить ваш сон. Все двери отперты, кроме двух, что заложены на щеколду ради памяти.

«Однако на косвенный вопрос — не было ли до меня здесь особенного постояльца — девочка не ответила, — подумала Галина. — Да мне, строго говоря, не особо такое интересно».

И сказала вслух:

— Я сыта. Тебе не трудно будет отнести всё назад? Это не пропадёт?

— Игне беспокоиться об этом не надо, — ответила девочка. — Вся еда приехала на тележке и так же уедет, а в здешнем хозяйстве идёт в дело любая крошка или капля.

— По слухам, Вольный Дом богат?

— Отчасти и поэтому. Знаете, сколько нас вокруг него кормится и одевается?

После этого Мирджам внесла в комнату два на самом деле древних светца, вроде бронзовых штативов, в каждый из которых было воткнуто по зажжённой тростинке с ясным пламенем и приятным запахом, исходящими из сердцевины. Широкое мягкое полотенце, которое прибыло вместе со свечами, служило деликатным намёком, что в этом месте моются по крайней мере каждую неделю. Но, скорей всего, чаще.

Из соседней комнаты травами пахнуло ещё зазывней. По стенам горели факелы, в высокой кадке с приставленной к боку лесенкой плескалась вода той самой температуры, которую Галина любила, на скамье расположились куски мыльного корня и губки самого разного формата, с крючка свисали купальная простыня и мягкий хлопчатый халат скондской работы. Всё незаметно указывало на то, что до почётной гостьи никто в воду не окунался и утирок не использовал.

Гостья не преминула сделать и то, и другое. Хотя память о крепком дворцовом помыве ещё была жива в плоти и крови, но здесь ей показалось даже лучше — по крайней мере, забавнее.

Вымылась, на всякий случай задрапировавшись в простыню (внутренней задвижки и здесь не оказалось), укуталась в халат, вернулась к себе и заснула в чужом и странноватом месте так крепко, будто в воду или питьё подмешали какого-то зелья.

«Затейливую историю мне рассказал этот виртуальный котяра, — подумала, засыпая. — С такой только в полудрёме и разбираться. В России тоже язык дельфинов изучали как-то по-особому, ещё Робер Мерль подсмеивался. Только по поводу братства по разуму были крепкие сомнения. А косатки с белухами при дельфинах и вообще как австралопитеки при нас, наверное. Или йети».

С тем Галина и заснула. А едва проснулась, справила нужду и брызнула себе в лицо водой из умывальника с мраморной панелью — с улицы раздались приветливые голоса.