Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы (СИ)

– Ты! Еси кал смердячий! Блевотина диавольская! Крест святой обратит в пепел тебя! В грязь неописуемую! Эк…

Апперкот при таком брюхе у противника — неудобен. Джеб… руки без рукавиц — пальцев жалко. Я-таки провернулся. На пятке. И достал. Ребром сапога в горло.

Конечно, не пробил. Борода, знаете ли. Но епископа Ростовского Феодора снесло вдоль по улице.

– Всем наручники, на общую цепь. Этого… отдельно. Кандалы, кляп, мешок на голову. Выполняйте.

Можно ли было разойтись с Бешеным Федей мирно? — Конечно!

Плати. Виру, десятину, мыто. Делай что велят, слушайся старших да вятших, прими их суд и закон. Живи как все. Под властью того или иного. Господина, владетеля, владыки. Радуйся, когда господин — добрый. Старайся угодить, услужить, милость заполучить.

«Все так живут». И допреж тебя люди жили. Не глупцы, не трусы, не бездельники. А ты что, не такой? Золотой-яхонтовый? Сильно умный?

Да. Не такой. Единственный.

«Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества» — верю. Но не считаю обязательным в обществе людских и божьих рабов — самому быть холопом.

Я это уже проходил. Я этого уже нахлебался. «Воли своей не отдам никому!». Ни князю, ни епископу. Как на трансформаторе: «Не влезай. Убью». Кто не понял — сдох.

Колотилу и других павших, похоронили торжественно. Без салюта, но с молебном. Поставил нового тиуна, уточнил план работ по восстановлению поселения. Без уменьшения производства: идёт массовая заготовка на зиму, соль — главный консервант.

Когда вернулся во Всеволжск, все находники уже познакомились с Ноготком. Суть происходящего была понятна. Оставались детали.

Федя шёл к Стрелке устанавливать свою власть. Ему донесли о моих контактах с Ионой Муромским. Он понял возможность моей связи с Антонием Черниговским, что-то уловил в отношении Мануила Кастрата Смоленского. Слышал о том, о чём я и сам не знал: о разговорах в архиепископских палатах в Господине Великом Новгороде по поводу Всеволжска.

Он шёл ставить свою церковную власть. Которая для него неотделима от власти светской, мирской.

«Нет власти аще от бога». Представитель Его на этой земле — он, епископ Ростовский.

«Кто на нас с Вседержителем?».

Вы все — рабы божьи. А надсмотрщиком над вами — я.

В тот год записали в летописи о епископе Феодоре, в связи с попытками простых людей объяснить властность, силу, корыстолюбие и жестокость его:

«Неции же глаголаху о нем, яко от Другой, наживя богатство, вздуется, демона есть сей, инии же волхва его глаголаху».

Люди называли его, православного епископа, поставленного самим Константинопольским патриархом — волхвом, язычником. Некоторые же — демоном. От «Другого» — от Сатаны — посланного. «Вздувшегося наживя богатство».

Я же, не веря ни в Велеса, ни в Христа, вижу мерзавца. Которому по земле ходить — лишнее. Верит он в свою богоизбранность, в почивающую на нём благодать, или нет — мне плевать. Я сужу не по вере, а по делам. А дела его… мерзопакостны.

Моё отвращение возникло ещё во время казни Новожеи. Когда его манипуляции со священными текстами, с верой людей, с облачениями и песнопениями были использованы для убийства. Для группового убийства невиновных женщин. Для закрепления послушания в душах верующих.

Ростовский вариант Аламутского манипулятора Хасана ибн Саббаха. Но без личного аскетизма, установления равенства, интереса к новым знаниям…

«Лишний реал».

Феодор был несгибаем. Глубоко верующий человек. Верует в свою правду, в свою силу. В Господа Вседержителя.

«В чём сила, брат? — Сила — в правде».

Да. Но не в твоей.

– Ты убил моего человека, тиуна Колотилу.

В ответ… Ни попыток уклонения, типа: это не я убил, это из людей кто. А я не приказывал. Ни раскаяния. Вроде: бес попутал, виноват, извини-прости.

Отнюдь.

– Да. Я твоего слугу велел зарезать. Ибо он посмел мне, владыке Ростовскому, перечить. Толковать о том, что это твоя земля. А земля — вся — божья! И я, слуга божий, и тебе, и слуге твоему любому — начальник. Владыко. Вы все — в воле божьей. Через меня открываемой. А дурень тот — лаяться вздумал, десницу на слугу божьего воздвиг. Жизнь и смерть человеков — в воле провидения. Чрез меня исполняемой. Господу воспрепятственникам — смерть. Казнь не промедляемая.

Всё это активно перемежается Иоанном Богословом, Апостолами и Пророками, Евангелиями и проклятиями.

Что ж, верно сказал Иоанн Златоуст:

«Ад вымощен черепами священников».

Придётся подкинуть чертям материала. Для тамошних тротуаров.

Вздёрнуть упрямца на дыбу, пройтись огоньком да кнутом? — Ноготок… отсоветовал. Мужик упрямый — может сдохнуть в процессе. Без подручных не обойтись — звона не избежать. Пытать архиерея в «Святой Руси»… не есть хорошо.

Николай намекнул… Федю можно и голодом… Как несколько лет назад заморили Новгородского епископа Нифонта в Киеве — попал владыко не ко времени. Да и предерзок был. Перед лицом Изи Давайдовича.

Изя в тот раз Великим Князем всего-то несколько месяцев просидел. Но Нифонта успел угробить.

Я же, поразмыслив об ибн Саббахе, рассудил иначе.

Для «Старца Горы» убийство противников — способ внушения страха. Смерть Калауза — этих оттенков не имела. Чистый функционал: «переменить правителя».

Однако ж, суд и устрашение — в деятельности правителя должны присутствовать. Как в сказке: «Намёк. Добрым молодцам — урок».

В правосудии — и «недобрым» тоже.

Мы начали готовить суд над епископом Ростовским.

Фигня! «Умные мысли — тонкая оболочка чувств».

По Бенджамину Франклину:

«Так удобно быть разумным существом — это позволяет человеку найти и придумать причину для всего, что он намеревается сделать».

Я ненавидел Феодора. Я ненавидел всё то, что он олицетворял. Веру в бога, суеверия, превращающие нормальных русских людей в толпу восторженных убийц беззащитных женщин в Ростове. Присвоенное право повелевать. Обдирать нормальных людей до нищеты, до голода, превращая их труд, их хлеб, их жизни — в золотое шитьё своего шелкового подрясника или янтарные чётки «лесенкой». Право лезть в мысли, в душу.

В мою, твою мать, душу!

«Свобода совести».

Это не «свобода от совести». Это вообще — не свобода. Это — условие. Обязательное условие существования. Инстинкт. Как дыхательный, глотательный. Нет — сдох. Для меня — так.

Если моя «совесть» не свободна, значит — она не моя. Не мною выстраданная, продуманная — так, впихнутая. Ботало на шее.

Они присвоили себе право владеть миром, землёй, людьми, их имуществом, их душами, целями, ценностями, этикой. Следуя чему-то, что они обозвали «волей божьей». Право насаждать это «рабство душ» — дубьём монахов, мечами «кованных», ножами «верных». Гвоздями, которыми по приказу Феодора, прибивали к воротам дворов тех, кто пытался защитить себя, свои семейства…

Вердикт был мне известен заранее. Не тогда, когда прошёл суд, не тогда, когда его привели ко мне в горящей Балахне — ещё в Ростове. Когда топили Новожею и других.

Вердикт: «в реале — лишний».

«Неправедный суд»? — Да как хотите!

Феодора кинули в одиночку на нижнем уровне подземелий, посадили на хлеб да воду. И занялись его окружением. В ночном бою погибли воины и частью младшие слуги. Начальство… в «штабе» отсиделось. С тем, чтобы теперь посидеть в моих застенках.

Две недели я почти не выходил из пыточных подземелий. Обе, построенные на тот момент «московские» дыбы — ни минуточки не простаивали. Едва одного терпилу снимали и начинали отливать водой, как на его место водружали другого.

Трифа, которую я, в числе прочих грамотных, привлёк к протоколированию допросов, проблевалась трижды. И совершенно перестала есть.

Среди молодёжи — привлечённых писарей, служителей, было два… необратимых случая. Один — попытался организовать побег. Этим… «святым праведникам». Со смертельным исходом для всех участников, естественно. Другая — повесилась. От осознания мерзости этих «святых».