Свет во мраке

Скрежещущий шум повторился, послышалось сдавленное рычание, кажущееся предсмертным хрипом неведомой твари. Выругавшись, я поправил висящий за плечами мешок и закутанный в тряпье хнычущий меч, пытающийся изобразить плач голодного младенца. Еды у меня почти не осталось, одежда частью цела, а частью потеряна за время сплава по реке. Там было за что зацепиться. Обувка пока держится, но она сильно пострадала от воды, разбухла, швы полопались. Если так пойдет и дальше, то скоро я помчусь вперед полуголым.

— Акх!.. Акх! Акх! — сдавленный вопль дробился и дрожал, но отчетливо выражал ликующую радость хищника почти догнавшего добычу. А еще подобный звук не мог исходить из глотки живого создания.

Повернув на бегу голову, довольно неестественно извернувшись, я взглянул назад и впервые разглядел одного из преследователей невооруженным взглядом. Это нечто ужасное и восхитительное одновременно. Оживший кошмар мясника-шурда, вот что надвигалось прямо на меня, скрежеща когтями и ревя десятком ртов.

Взять произвольное число людей, но не меньше десятка, добавить к ним пару лошадок. Все это крупно и небрежно нарубить, не отделяя при этом конечности от тел, но, не слишком заботясь о целостности или даже наличии большей части голов. Затем получившиеся куски хорошенько перемешать друг с дружкой, получившееся месиво отжать от лишней крови, сжать вместе и «оживить» вливанием жизненной силы, стараясь закачать ее как можно больше, так, чтобы почти переполнить уродливую тушу. И вот он ужасно-восхитительный итог, порождение гения некроманта — многорукое и многоногое чудовище.

Кентавр…

Вот что за слово пришло мне в голову. Однако мое воображение рисовало иную картину явно мифического создания — я видел получеловека-полуконя, где человеческое тело от пояса и ниже плавно и незаметно переходит в лошадиный торс. Там гордый гарцующий воин поражающий мускулами и хищной плавностью движений. Здесь же…

Человеческое тело «во главе» — в наличии. И даже с руками. От пупка людское тело «погружено» в мерзко дергающуюся и колышущуюся массу общей плоти, криво сидящая на шее голова двигается рывками, глазницы пусты, но светятся столь знакомым зеленым светом видимом даже при дневном свете. В животе торчит еще одна голова, вернее лишь лицо, беззвучно и безумно скалящее зубы и поводящее слепыми бельмами раздутых глаз. Ниже плоть превращено в подобие огромного коня бегущего на множестве лошадиных и людских ног. Жутко было видеть, как от камней поочередно отталкиваются лошадиные копыта и босые ступни с висящими лохмотьями уже гниющей плоти. Десятки рук торчали из разных мест туши, зачастую под невообразимым углом. Жадно сжимались и разжимались посиневшие пальцы, разевали рты прочие лица грибами выпирающие из раздутых боков и смотрящие на мир с мертвой ненавистью. Многие лица уцелели только частью, по ним явно прошелся топор мясника. Быстрота движений кошмарной твари ошеломляла. Она была быстра. Очень быстра!

Вихлястый дерганый бег множества конечностей бросал нежить из стороны в сторону, порой подбрасывал вверх, но при этом чудовище двигалось стремительно и целенаправленно. Я вовремя успел заметить резкий взмах одной из рук и дернулся в сторону. Мимо со свистом пронесся увесистый камень. Разочарованный вопль-всхлип дал понять, что нежить переживает свой промах. Метнувшая камень рука задергалась, забилась о тушу в ярости, в нее вцепились прочие конечности и через миг с хрустом и треском сломали ее сначала в локте, а затем и вовсе вырвали из общего тела прочь, и отбросили прочь измятым куском мяса… Изгнали нерадивого бойца? Откуда столь взбешенное негодование? Мороз по коже…

Понимая, что многоного «кентавра» мне не убежать, я нырнул в первый встретившийся переулок. Пробежал еще с тридцать шагов и буквально влип в глухую потрескавшуюся стену. Сзади послышалось радостное всхлипывание. Тупик!

— Акх! Акх!

Крутнувшись на месте, я не обнаружил ни единой двери или щели, куда можно протиснуться как тот шурд, что превратился в весело улыбающийся скелет. Я сам себя загнал в мышеловку, однако, с моими изрядно выходящими за рамки обычных способностями не каждый тупик являлся таковым. Подпрыгнув и уцепившись за край выходящей из стены балки, я подтянулся, уцепился за следующий выступ, помог себе ногами и очутился на частично разрушенной крыше. Прыжком преодолел пространство между стенами, пролетев над вставшим на дыбы чудовищем, жалобно и злобно заоравшим. Тварь не только орала — брошенный ржавый кинжал без рукояти вспорол мне левую руку выше локтя и улетел дальше в небо, еще один камень едва разминулся с моей челюстью. Вот и вырывай теперь себе руки, ублюдок! Рыча от боли и злобы, я подобно гному очутившемуся на горном склоне, мчался вперед, прыгая со стены на стену, осторожно пробегая по уцелевшей за прошедшие века черепице и смело проходя по каменным балкам. Всхлипывание нежити перешло в дрожащий рев разнесшийся далеко в сторону и оповестивший всех заинтересованных о ходе охоты. Глянув назад, я едва не остолбенел — кентавр выбрался на крыши домов! Я как раз застал миг, когда он при помощи рук и ноги, двигаясь подобно пауку в горлышке кувшина, упираясь разномастными конечностями в стены, поднялся до края и перевалился на крышу, не переставая орать во все горла!

Вскоре послышался и ответ из нескольких частей города. Преследователи услышали собрата и дали ему понять, что вот-вот подоспеют. Погоня грозила перейти в травлю, а затем в разрывание жертвы. Я кролик — они волки. Вот только я настолько страшный кролик, что не каждый волк посмеет со мной связаться…

Я боялся не тварей слепленных из останков несчастных людей и животных. Я боялся Истогвия и его бровастую дочь, отличающуюся той же пугающей угрюмостью, невозмутимостью и бесстрашностью. Я еще помнил с какой легкостью она пренебрегла собственной жизнью и как ворочала лезвие в моем животе, пытаясь рассечь как можно больше внутренних органов. Невозмутима и упорна. Вся в папу, судя по светившейся в его глазах отцовской гордости, тщательно скрываемой, но все проявившейся. И я запомнил эти огоньки отцовского счастья, эти искры довольства и гордости… И когда неожиданно увидел его дочь здесь, участвующую в погоне, то обрадовался и опечалился одновременно. Радость — возможный козырь у меня в рукаве, если снова удастся пленить девушку с глазами прирожденного убийцы. Печаль — однажды я унизил ее и теперь она из кожи вылезет, но постарается воздать мне сторицей.

Ревущий за спиной монстр начал швырять черепицей, наполнив воздух десятком смертоносных глиняных и каменных пластин. Затем добавились гудящие кирпичи, фырчащие камни, комки слипшегося мусора и пара давным-давно опустевших птичьих гнезд. Я предпочел покинуть ставшие опасными крыши, спрыгнув сначала на каменную стену, а затем на землю. Я увидел достаточно. Успел оценить быстроту и силу чудовища, его способности. И увиденное меня не порадовало. Нежить слишком быстра! Даже юркие костяные пауки не могли бы соперничать с этими тварями в скорости! А торчащие со всех сторон головы, лица и руки? С какой стороны не подступись — встретишь отпор. Оказавшись в тупике, зажатая стенами, нежить не растерялась и сумела подняться наверх так быстро, что я не успел уйти подальше. Дело плохо. Будь кентавр один — куда ни шло. Здесь же их несколько, не говоря уже о молчаливых ниргалах и самом Истогвии с его дочуркой…

Свернув еще несколько раз, пробежав парой безымянных улочек и пролетев через мертвые дворы, я сумел несколько оторваться от преследователя, хотя все еще слышал его вопли.

Здание с куполом встретило меня шелестом иссохших ветвей старого плюща покачивающегося скорбной шторой над дверным черным провалом ведущим в мертвое здание. У самых стен жухлая прошлогодняя трава, а дальше, за пределами тени отбрасываемой высокими стенами, видна уже изумрудная поросль молодых растений радостно приветствующих весну. Как я не спешил, но у меня хватило разума не бросаться внутрь и сначала осторожно заглянуть туда. После яркого солнечного дня глаза не хотели привыкать к тьме, и понадобилось некоторое время, чтобы я начал различать все то же пыльное запустение. Это не храм Создателя, как мне показалось издалека. Судя по частям сгнившей мебели — толстоногим столам с широкими столешницами и креслам с высокими спинками — здесь когда-то заседал кто-то важный числом в двенадцать персон. Городской совет? Здесь решались вопросы по нуждам процветающего города? Возможно здесь же вершился суд? Я живо представил себе важные лица мужей в богатых одеяниях чинно восседающих в креслах и приглушенно обсуждающих то или иное дело, спорящих, порой ругающихся, но затем все же приходящих к общему решению. Интересно, заседал ли городской совет после Катаклизма? Сомневаюсь. Думаю все эти важные чинуши бежали прочь самыми первыми, увозя с собой домочадцев, золото, каменья и дорогую утварь. И вряд ли они в тот черный день задумывались о погибающем городе и о его вопящих жителей. Впрочем я могу и ошибаться — даже буду рад ошибиться, если хоть кто-то из этих двенадцати мужей решил остаться и позаботиться о тех, кому требовалась помощь.