Из того ли то из города (СИ)

- Что ж это за свадьба такая?

- А порешил князь, чтоб роду богатырскому переводу не было, отдать за начального своего, Алешу, вдову Добрынину...

- Что-о-о?!!

Остановился Добрыня, как вкопанный, рот раззявил, глаза выкатились. Головой трясет, уж не ослышался ли? Не ослышался. Прибил бы селянина, под горячую руку, да Илья придержал. А тот видит, - хворый перед ним, даром что с гуслями, подхлестнул лошаденку, да и укатил от беды подальше.

- Да что же это такое творится на белом свете, Илья? - Едва-едва Добрыня с собой совладать может. - Как это - от живого мужа, жену взамуж отдавать?

- Охолонись, охолонись маленько, - Илья его уговаривает. - Сам же слышал, сгинули мы. Много лет как сгинули...

- Да ему башку вот этими своими руками сверну, - ярится Добрыня. - Чтоб впредь неповадно было. Ишь, на чужое позарился!..

- Погоди, погоди, - держит его Илья, не пускает, чтоб не токмо Алешке голову - стены киевские по бревнышку не раскатал. - Разобраться б надобно. Может, не своей он волей. И она не своей. Князь-то у нас, сам знаешь, коли ему вожжа под корзно угодила, он тебе еще не то учудит. А тут еще греки эти заморские. Не ровен час, околдовали князя. С чего бы это он враз обычаями мешаться вздумал?

Не слушает его Добрыня. Раскраснелся, ровно солнышко на закате. Рвется-вырывается. Насилу Илья с ним совладал, насилу утихомирил. Ничего ведь покамест не случилось, чего б поправить нельзя было. Идем к дворцу княжескому, на пир напросимся, там и поглядим, что к чему. Как и собирались. Ежели не по правде все деется, я тебе помощник верный. Ну, а коли по правде... Тут Илья осекся. Мало себя по загривку кулаком не съездил - хорошо, неудобно, а так бы съездил. По какой такой правде? - сразу поправился. - Нет такой правды, чтоб при живом муже... Это ты, Добрыня, верно говоришь... Только ты там смотри, веди себя ниже травы. Я тебе вроде как старший брат, на меня и посматривай. Ты сейчас вроде как разума лишился... Постой, постой, не кипятись... Каждый бы на твоем месте... К тому я, что за двоих думать буду.

Видит, слушает его брат меньшой вполуха, о своем думает. Не пронять его никак словами. Что еще сказать, не ведомо. Хорошо, к палатам княжеским пришли, а так бы, чего доброго, наговорил, на свою и Добрынину шею.

Тут, перед платами, не протолкнуться. Народу сбежалось - не токмо что со всего Киева, по окрестностям, должно быть, никого не осталось. Столы выставили длинные... Правду сказать, и не столы вовсе. Так, козлы наспех сколотили, доски поверх - вот тебе и стол. Два пня, на них лесина, пополам колотая - вот тебе и лавка. Холст грубый - вот тебе и скатерть. Мисы, чаши - все деревянное, и откуда только понабрали: и щербатые, и колотые, и кособокие, однако ж кто на них смотреть будет? Главное - не мисы, а что в них понакладено. Еда, конечно, не княжеская, а так, обычная для селян. Зато обильная. Бочки выкатили, - донышка нету, ковшик есть, - с медом хмельным. Жиденьким, но и того вдоволь. В общем - гуляй, не хочу. Кое-кто уже и нагулялся; приник к бочке, обнял ее, отойти не может. Лежит, улыбается. Пинают его, уволочь пытаются - потому как мешается больно - как же!.. От дармовщины - да уволочь! Не на того напали. Иной возле стола притулился, иной под, - потеха, да и только. Шум, гам, скоро уж и в тычки затеют...

Пробрались Илья с Добрыней к крыльцу. Хоть и не через войско вражье, - там-то оно попроще будет, нежели через народ, на даровщину сбежавшийся, - а пробрались. Без бою не прошли бы, кабы не дружинники. Кто такие - не признали. Из новых. Они уже где-то нагрузились, как ладья, по самую обводку. За обиду им стало. Идут скоморохи гостей княжеских потешить, жениха с невестой, заодно дружину княжескую, - нет, наоборот, последних в особенности, остальных заодно, - а им - от ворот поворот. Это вот негоже как-то получается, до того негоже, что прям коли не отворят им дверей, то быть стражам битыми. Оно и то сказать - какая ж свадьба без рукопашной?.. Рановато, конечно, ну так все равно, должен же кто-то начинать...

Эти - не Добрыня, их словом не удержишь. Покачали головой стражники, да и впустили. Дружинники, как вовнутри оказались, сразу про богатырей забыли. Им главное - победу одержать, а повод, он вроде как и не причем. Обнялись, и в палаты подались, где пир бурей весенней разгулялся. Богатыри - за ними. Добрыня было, по привычке, хотел на свое обычное место сунуться, да Илья его в сторону потянул, к младшим гридням. Там, позади них, возле самой стены, еще один стол имелся, за который всяких прочих сажали, кому за иными столами места по чину не находилось. Приткнулись они там, поглядывают.

Надивиться не могут. Князь - прежний, а княгиня - новая. Не может быть, чтоб так сильно лицом изменилась. Люди, подле князя, тоже незнакомые. Окромя Алешки, по правую руку, и по левую от княгини - Настасья. Разряжены, в пух и прах, ан каждый в свою сторону смотрит. Не едят, не пьют. Ну, хмельного не пьют, оно понятно, не положено им, а вот что не едят... Лебедь печеная, вон она, совсем нетронутая. В общем, ровно не на свадьбе, - на тризне. Только князю на это и горя мало, ему веселье требуется.

Илье-то видно, а Добрыня, как Настасью приметил, не токмо что из-за стола, мало из портов собственных не вылетел. А ведь и вылетел бы, кабы Илья ему на ногу не наступил да за рубаху не ухватил. Усадил обратно на лавку, в бок толкнул, - не глядя, мису с чем-то подвинул, кувшин, - погоди, мол, не время. А самому грек какой-то шибко не понравился, через Алешку от князя приткнувшийся. Лицо тощее, нос орлиный, глазки бегают, морщится - не одобряет, знать, что вокруг творится - кому и быть, как не греку. Этот чем-то выслужился перед князем, потому - остальным отдельный стол поставлен.

Пока Илья греков рассматривал, Добрыня уж и мису опустошил, и кувшин, и даже от брата старшего поотодвинулся. Улучил время, когда тот совсем зазевался, шмыгнул с другого конца лавки, - кто там сидел, все на пол полетели, что твои желуди, - выпростал из-за себя гусли. Пробежал по струнам пальцами - ровно ручей звонкий, весенний, на волю вольную из-под снега пробился.

- Дозволь, - говорит, - князь, молодых песнею потешить.

Князь просиял, а того грека, что рядом с Алешкой, аж перекосило. У Ильи аж рука зачесалась, - шалость детскую учинить. Ухватить яблоко моченое, - да в чело кощею.

- Изволь, - князь ответствует. - Коли потешишь, проси у меня, чего хочешь, ан пожалую, чем смогу. Ну а коли игрец из тебя никудышный окажется, - не взыщи. Кривая кобыла, да перья с дегтем - вот и вся твоя награда будет.

Поклонился Добрыня, выбросил руку, зазвенели струны. Вспорхнула песня величальная до сводов каменных; что там до сводов - должно быть, до самого Славутича. Смолк разом гомон, застыли бражники, кто как, шевельнуться боятся. Слыхал Илья как-то байку, будто гусляр какой-то пением своим царя водяного обворожил, так вот, какой бы дока он ни был, а Добрыне в подметки не годится. Добрыня - ему разве что с самим Бояном тягаться. Никто и не заметил, как гусляр напротив жениха встал.

Как у светлого у месяца

Отрастали золоты рога;

Как у князя новобрачного

Разметались кудри русые,

По могучим да по плечикам!..

Ну как тут не узнать Добрыню! Ан нет, заворожила песня величальная, никто кроме как на жениха и не смотрит.

Поклонился гусляр жениху, шаг шагнул - против невесты стал.

Отставала лебедь белая,

Да от стада лебединого,

Приставала лебедь белая,

Да ко ясному ко соколу...

Закончил величать невесту, назад отступил, против князя встал.

Уж ты, соловей, соловей,

Соловей птица певчая!

Деревов ли тебе не было,

Опричь осинушки горькия?

Уж ты, молодец, молодец,

Что невест ли тебе не было

Опричь этыё девицы?

Уж ты, соловей, соловей,

Соловей птица певчая,