Из того ли то из города (СИ)

Таращатся окрест Илья с Добрыней, как велено было. А слова старца, простые такие, обычные, не единожды слышанные, обволакивают мягко, будто периною, согревают, в сердце просятся. И вот уже все иным стало. Стоят они на утесе высоком, соснами поросшем; обок два такие же. Другой берег низкий, тоже лесистый, а за деревами вдали будто луга начинаются. Река широкая, с пару верст. Камни белые рядом. И все это - оно не снаружи. Или - не только снаружи. Поведет Илья глазами, - сосна рядом, - и вот он уже сам сосна. На реку глянет - и сам уже воды несет к морю синему. Скосит взор на камень, - и вот он уже пещерку видит, в себе самом. Он и то, и другое, и третье, - и в то же время сам по себе. Слов таких еще не придумано, чтоб описать, что с ним такое творится. И хорошо ему, - век бы так стоял, то сосной, то камешком, а то рекой забавился...

Смолкла песня. Застыли богатыри, еле-еле отошли от увиденного глазами новыми. Видит старец, засопели, друг на дружку поглядывают, мнутся, то на руки свои посмотрят, то на ноги, да и говорит:

- Ну, а теперь сами. Идите сюда, станьте рядышком. Только не особо, а то враз кувырнетесь, на радость ракам.

- Так ты что ж, летать не обучен? - спросил, шутя, Добрыня.

- Был бы обучен, был бы птицею. Иди, иди, не задерживай.

Подошли, встали. Как и не подойти-то? Мало ли он какую еще песню знает? Срамоты не оберешься, больно доходчиво...

Подойти-то подошли, а делать что? Скосил глаза Илья на старца, встал, как он, вдохнул полной грудью, плечи расправил, и вдруг - как будто повторяться начало. Как будто снова он и сосна, и камень, и река, вот только мешает что-то. Как мураш промеж лопаток. И рукой не достать, и суетится - спасу нету. Чего изменилось-то? Всего на пару шагов ближе к краю подошел, ан уже помеха. Маялся, маялся, наконец, вроде как отыскал причину, какую не ожидал. Ихний Сокол-корабль, возле соседнего утеса приткнувшийся.

И опять, что было - того не стало. Стоят они с Добрыней на утесе, рядышком старец.

- Ну, чего сапоги мнете? - спрашивает. - Дошло, али нет?

Совсем сбил с панталыку. Чего должно было дойти-то? Ты разобъясни по чести, а уж потом спрашивай.

- Вижу, у вас мечами махать лучше получается, нежели умом пораскинуть. Неужто не поняли? Мир - он для всех даден, потому - в ладу жить в нем нужно. Беречь, сколько возможно. А корабль этот ваш - он не для лада, для раздора сделан, для рати. Потому и увидели вы в нем помеху прежде виденному. И тот корабль разбойничий, про который спрашиваете, он такой же. Хоть и разными мастерами изготовлены, а братья они по нутру своему. И чем больше таких братьев на земле будет, тем меньше мира и лада останется. Не вы ими правите - они вами. Потому и минуют один другой... Что еще вам сказать? Идите к морю Хвалынскому. Пусть кто из вас на руле стоит. Как почует - руль вроде как сам по себе в сторону вильнуть норовит, так знайте, недалеко недруг ваш. Ну, а как повстречаетесь, не мне вас учить...

Эк туману напустил. Ничего не понятно. Ишь, чего удумал, чтоб кусок дерева плавучего мало того живой был, еще и братьев имел. Хотя, с другой стороны, сосна вон стоит, живая она... Ладно, надоумил, как корабль разбойничий повстречать, и на том спасибо.

- Гусляра, - старец молвил, - здесь оставьте, пусть ко мне поднимается. Ни к чему он вам более. И не спрашивайте, сами увидите. А тебе, Илья, особый почет оказан будет.

Кто б и сомневался и в том, что слово старца исполнится. До самого синя моря шли, - никому Илья с Добрыней руль не доверивали. По очереди друг друга сменяли. Гусляр, нехотя, на берегу остался; остальные приутихли. Знали, что их ждет; ничего богатыри не утаили. Мечи острили, стрелы, копья; кольчуги, у кого были, правили, щиты досматривали. Разговоров поменее стало, все больше с бортов в даль поглядывали: не видать ли?.. Сколько ни увещевали Илья с Добрыней - упредят, мол, когда надобно, - не помогало. Кому ж не ведомо: ждать да догонять пуще всего.

Даже как-то боязно было: сколько идут, а брус рулевой ничем себя не выдал. Дерево сухое, оно таково и есть. Только как соль ветерком обозначилась, заметили: подрагивать стал, поталкиваться. Так и норовит корабль потихоньку в сторону увести. Ты его к правому берегу правишь, где стрежень, а он к левому, где песок под водой виден, норовит. Тут уж от бортов гонять перестали, наоборот - не заметить врага вовремя, так и пропасть недолго. Мало ли где он тут затаиться мог?

А уж перед тем, как заметили, брус так заметался - не удержать. Вдвоем на руль стали. Раньше доски поскрипывали, - теперь стоном стонут. Парус провисает, весла из рук вырываются...

Разбойник же - вон он. Его тоже треплет - ишь, как из стороны в сторону шарахается. Только и на нем, видать, не с базару по резане набирали. Хоть и шарахается, а не сворачивает, прет напрямки, ровно зашоренный.

Вот уже и стрелы первые порхнули, что с одного корабля, что с другого. Ну да мастера не зря хлеб ели, или чего у них там едят? На одном щиты взметнулись, гребцов прикрыли, на другом - будто шатер распахнулся; скользят по нему стрелы, как санки по горке ледяной.

Совсем сблизились, но тут ровно богатырь невидимый, сильномогучий, рули в стороны отвернул. Разошлись корабли. Развернулись, и снова друг к дружке навстречу... Нет, не одолеть силы братской силе людской... Что ж, не для того на пир ехали, чтоб не солоно хлебавши оглобли поворачивать...

Ткнулись в берег корабли. Ссыпались на песок вои. Не бросились вперед, словно оголтелые, готовятся. Столы расставлены, скатерти накрыты, меды налиты. Не суждено сегодня кому-то с лавки встать, последним пир сей для него станет. Оглядели Илья с Добрыней своих: лица суровые, решимостью исполнены. Знали, куда и зачем идут. Берег же ровно специально выбрали: площадь ровная, кустарник неподалеку какой-то диковинный. У кого меч в руке, у кого - булава; лук - он теперь без надобности.

Обнялись богатыри, встали перед своими ратниками, каждого обежали взглядом, головой слегка кивнули: не робейте, мол, сдюжим, как и прежде сдюживали. Повернулись к противнику и видят: у тех тоже богатырь объявился. На медведя чем-то похожий. Ноги косолапы, знать, к коню привыкшие, шелом с перьями разноцветными, сабля на боку - такой хоромы княжеские с одного удара развалить можно, даром что каменные...

Глянул на него Илья... Так вот оно, где свидеться довелось. Ох же ты, старец, старец... "Особый почет тебе оказан будет". Подумать не успел, Добрыня уже вперед шагнул.

- Погодь, - за плечо ухватил.

- Ты вот что, Илья, - досадливо сбросил руку его со своего плеча Добрыня. - Ты свои погодь дома оставь. Ты мне в мире брат названый, а тут твоего старшинства нету. Коли не будет мне счастья, тогда твой черед настанет, а пока - охолони.

- Погодь, - повторил Илья. - Не рассказывал я тебе... Спор у нас с ним, давний спор. Еще с Чернигова. Не чаял уж и встретиться. А коли довелось... Ты уж не серчай...

Глянул Добрыня на Илью глаза в глаза: не хочет ли тот его собой выгородить? Не придумка ли слова его? Нет, видать не придумка.

- Да я что... чего уж там... - и отвернулся.

- Условие у нас было, чтоб до последнего. Потому и просьба у меня к тебе. Мы сейчас вон туда, за кусточки отойдем, чтоб вам не мешаться. Коли он из-за них появится, время ему дай, отдохнуть, приготовиться, сколько спросит. Он по-нашему не разумеет, ну да столкуетесь. Коли ранен будет - пусть вылечится. Все по чести быть должно. Как он со мной обошелся, так и ты с ним. Но помни, Добрыня, коли и ты с ним не совладаешь, тяжко нашей земле придется. Нет у меня что-то надежды на Алешку, шалопутный он... Пора мне. Вишь, он тоже меня узнал.

- Что ты сказал, наказ твой в точности исполню, - глухо сказал Добрыня.

Илья повернулся, сделал шаг и, вдруг остановившись, снова повернулся.

- И вот еще что... Помиритесь вы с Алешкой. Побратайтесь. Он ведь как ладья без ветрила, его, как коня норовистого, учить надобно. Женить. Может, образумится. Стойте крепко за землю нашу, а там и я, глядишь, вам подсоблю, ежели чем смогу...