Из того ли то из города (СИ)

Не хотелось Добрыне к Алешке идти, однако ж Илья уговорил. Хотела было и Настасья с ними увязаться, да сказали ей - не чествовать идут пару молодую, а на разговор. Вот как чествовать - тогда пожалуйста. Покачала головой Настасья, как бы опять чего не вышло, ан перечить не стала.

- Ты, главное, поперед меня не лезь, - Илья по дороге выговаривает, - чтоб не как надысь. Я и глазом моргнуть не успел, как ты уже того... рать учинил.

- Да я чего, - слабо отбрехивается Добрыня. - Я ничего... Добрый я нынче. Надысь - иное дело было. Кабы ты не вмешался, не свадьбу б Алешке играть...

- Зазря ты так, - продолжает Илья укорять. - Сам же видел, не своей он волей, княжеской. Тут, пока нас с тобой не было, больно уж все поменялось...

- Своей, не своей, - Добрыня свое гнет, - а жить по совести надобно. Ежели она тебе указ, ты однова живешь, а коли слово княжеское...

Так, препираясь, и добрели до Алешиного терема. Хотя там и брести-то всего ничего: от ворот до ворот камень кинуть. Гостей набилось - не продохнуть. Иные уж от ворот отойти не могут - воротины облапили, поддерживают, чтоб, значит, не упали. И такой это тяжкий труд, что некоторые не сдюжили, рядышком прислонились. Не вовремя пришли, однако ж Алеша, к чести его, из-за стола выбрался, встретил, как полагается. Аленушка его, в пояс кланялась, к честному пиру звала. Ну да не затем Илья Добрыню притащил, чтоб пиры пировать. Успеется.

Присели они на лавку, так, чтоб видно не было, - Илья посередке, кабы чего не вышло. Поговорили. Много чего один другому сказали, потому - у каждого своя правда, - ан то хорошо, что в себе не держать не стали. Осталось, конечно, кое-что на сердце, ну да придет срок - и тому не бывать. Рассказали Илья с Добрыней (больше, конечно, Илья), что с ними приключилось, а Алеша - что в Киеве без них деялось. Ино говорили, ино молчали.

Может, тогда-то и сбылась молва народная? Ну, о братстве, покрепче названого... Новое время наступало, лучшее ли, худшее, а новое.

Не успели богатыри толком пожить спокойно, как князь всем поручения дал. Алеша с ратью к горам подунайским отправился; Добрыня - степняков гонять, с одними замирились, так другие повадились; а Илья - греков обратно повез, с посольством, толмачом Веденей и строгим наказом - доставить в целости и сохранности, чтоб ни один волос с голов посланных никуда не делся. Хорошо ему сказать, а как за ними смотреть-то, коли половина греков - плешивые... Так что случилось у Ильи - с корабля на корабль угодить...

- И занесло, - продолжал Веденя, - каким ветром Иванища как раз к Костянтину-городу. А там в это время как раз беда страшная приключилась. Осадили город полчища неведомые, тараканы, с самым главным своим тараканом Салтаном...

- Погоди, - Илья спрашивает. - Это ж какие-такие тараканы? Что у нас по избам живут?

Веденя уставился на него, разинувши рот.

- Кто у нас по избам живет?

- Ты ж сам сказал, тараканы.

- Ну, живут, и чего?

- Как - чего? И вот эти самые тараканы целый город осадили?

- Да кто ж тебе сказал - осадили?

- Ты и сказал.

- Когда?

- Да вот только что. Тараканы, мол, Салтаны...

- Ты меня, Илья, чего, несмышленышем мнишь? Я тебе про сарацинов толкую, а ты мне - тараканы!..

- Так ведь ты сам...

- Сказано тебе: сарацины, значит - сарацины, - начал обижаться Веденя. - Это вот как у нас степняки. А главный у них - царь Салтан прозывается. И войска у него, как этих самых твоих тараканов.

- Ладно, - примирительно буркнул Илья. - Чего уж там... досказывай.

Но Веденя надулся, как мышь на крупу.

- Чего там рассказывать? Видит Иванище дело такое, подкрался, ухватил сарацина, дал ему как следует, чтоб тот не орал, и подальше уволок. Дождался, пока в себя придет, спрашивать начал: "Кто, мол, вы такие, откуда взялись, почему разор чините?" А тот ему отвечает: "Мы, говорит, пришли сюда из земель сарацинских, потому как всю землю повоевать хотим, по приказу нашего царя Салтана. Нас, говорит, видимо-невидимо, а воеводою у нас Идолище поганое, - он ростом в сажень греческую, а в ширину - в две сажени греческих, головище у него - с пивной котел, а глаза - что чаши пивные, а нос на роже - с локоть длиною"... Видит Иванище, не совладать ему с таким богатырем, пригорюнился, и дальше себе побрел...

- Да что ты мне все сказки рассказываешь? - опять не выдержал Илья. - Я тебя об чем просил? Чтоб ты мне про город поведал, про обычаи местные, а ты про какого-то Иванищу бродяжного...

- Не про какого-то, а про калику Иванища, - напустился в ответ Веденя. - Что ты ко мне пристал? Откуда мне чего про город знать, коли я там в полоне был? Про обычаи? Меня в застенке держали, только на работу и водили - камень колоть. Со мной рядом грек долотом стучал, от него языку и выучился.

- А Иванище этот твой откуда языку выучился? Он ведь у тебя запросто с сарацином разговаривает? И где ж это видано, чтоб воеводу своего поганым называть?

- Сказано ж тебе, что Иванище - калика, он еще и не на то способен. А у греков, чтоб ты знал, поганым тот именуется, кто ихних обычаев не соблюдает. Или кто не в главном городе живет. Понял, дурья башка? - совсем Веденя разошелся. - Эх, зря я тебе сказал!.. Коли не знал бы, да услышал, как тебя поганым назвали - ты непременно б мордобой учинил. Сам себя потехи лишил лицезрения...

Развернулся и пошел себе. Не успел отойти, еще с кем-то сцепился. Больно уж норовом досадлив.

...Зря, ох, зря Илья над байкой Ведениной потешался. Потому как оказалась она вовсе даже и не байкой, а правдой-истиной. Дня эдак за два, как им к Костянтину-граду прибыть, ладья одна об камень прохудилась. Близко к берегу взяли, не заметили, вот и прохудилась. Не то, чтоб очень сильно, но дальше на такой идти - себе дороже, а пару досок стесать, паклей забить и просмолить - для этого все под рукой имеется, и инструмент, и мастера. Илья ладью на берег вытащил, наклонил, где надо подпоры из цельных стволов приладил, и, пока суд да дело, пошел себе по земле побродить, косточки поразмять. Идет, и как-то ему все здесь не нравится. И деревья не те, не чета нашим, и леса привычного нету, и земля сухая, как на такой что и растет. Трава чахлая, колючая, жесткая, где присесть - и то не сразу сыщешь. У нас по лесу идешь, сердце радуется, птички там, зверьки, а тут - пауки бегают, ящерицы, а из птиц - окромя мартын не видать никого. Как тут греки эти самые живут - непонятно. Наверное, от того и злы на всех, что места им достались - ни тебе речек молочных, ни берегов кисельных.

Бродит Илья, ничего интересного не видит. Все одинако - куда ни посмотри. Совсем было обратно повернул, и тут на тебе - заприметил в сторонке человека на камне. Сидит себе, орехами какими-то балуется; достал из сумы горсть, зажал ладонь в ладонь, сдавил, теперь скорлупу разбрасывает, а ядра - в рот пихает. И наружность у него совершенно не греческая, а скорее наша. Особенно борода. Привяжи к челу два веника соломенных, в разные стороны чтоб торчали, как раз такая и получится. И одет по-нашему. Любопытно стало Илье, дай, думает, подойду; коли не наш, скажу, ошибся, мол, а уж поймет - не поймет, его дело. Подходить начал - точно, из наших. Греки в лаптях не ходят. Вот только онучи странные, да и сами лапти - поблескивают на солнышке, ровно капли воды на них. А еще - вон - клюка к камню прислонена... Неужто?.. Да нет, быть такого не может.

Сбавил шаг Илья, сомневаючись. Борода же веником глянул искоса в его сторону, и говорит:

- Ты, - говорит, - добрый молодец, коли на орехи нацелился, так мимо проходи. Потому - самому мало.

Вот так, ни много, ни мало. Ни тебе приветствия, ни пожелания доброго - а милости просим мимо нашего забора киселя хлебать.

- Не нужны мне твои орехи, - в тон Илья ответил. - Ты мне вот что скажи - уж не Иванищем ли будешь?