Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы (СИ)

– А как же теперя-то?! Без князя-то?! Ведь нельзя ж! Ведь никак!

– Слать гонца. Двух. В Боголюбово. Князь Андрей в Залесье — старший. И в Муром. Живчик — самая ближняя родня.

Через два дня новость дошла до меня. Отсемафорил её в Боголюбово и в Муром. Хоть вышки и стоят на муромской земле, но Живчик моих каблограмм не читает — своих умельцев не имеет. А мои без команды — не сказывают. Поэтому — сообщить напрямую. Да и порадовать — полезно.

«Добрый вестник — приятен взору».

Оба текста были схожи:

«Дошло до меня, светлый князь, что случилось намедни в Рязани великое несчастие…».

Но в муромском было маленькое дополнение:

«По родству ты Глебу — ближний. Тебе брать земли рязанские. Вновь, как при деде-прадеде, свести Рязань с Муромом под одну руку».

Напомню: не прошло и трёх лет с момента окончательного обособления Рязанского и Муромского княжеств. Их объединение не было чем-то противоестественным. Наоборот, многими жителями воспринималось как прекращение какой-то случайной глупости.

Живчик, упреждая возможные колебания и сомнения, спешно явился с дружиной в Рязань и «принял всю полноту власти».

В русских городах вече, временами, может призвать князя, может выгнать. Но жить без князя — не может.

Среди рязанских бояр было немало противников Мурома. «Оппозиция» была, в первый момент, много сильнее. Но не имела «знамени» — князя, которого можно призвать.

Вражда между княжествами тянулась довольно долго, некоторые семейства, из служилых и благородных, втянулись в ней весьма активно. Их недовольство Живчик давил решительно. Используя и некоторые положения «Указа об основании Всеволжска». Репрессии в такой аранжировке были несколько непривычны.

Живчик воспользовался гибелью на пожаре «ближних бояр» Калауза и отправил ко мне их сирот и вдов. А имущество конфисковал.

Тут мы немножко по-бодались. И договорились — пополам.

Множество людей успело, за время усобиц, продемонстрировать свою лояльность Калаузу ценой крови муромских.

– А вспомни-ка, боярин Спрослав, как семнадцать лет назад ты дитё малое, сынка тогдашнего конюшего батюшки моего, на рогатину на дворе насадил, да хохоча не по-людски, будто знаменем размахивал? Взять. В железо. Гнать во Всеволжск. И семейство его.

В Переяславле попытались восстать. Были бунты и поджоги. Живчик недовольных… умиротворял. Караваны в мою сторону становились гуще.

С тем, чтобы экстрадиции не выглядели чисто анти-боярскими репрессиями, он отгружал ко мне и массу простого народа таких же категорий.

«Листья прячут в лесу».

Задержанные литваки были переданы мне. Кастусь пришёл в полный восторг, целовался с освобождёнными и окончательно уверовался в моих безграничных могуществе и удаче.

Софрон пригнал водой хлеб. Мыто было отменено, что уплачено — возвращено. С существенной прибылью.

Понятно, что свободно запустить лапу в казну покойника мне не дали. Хотя Аким, задержавшийся в Рязани, и вынес мозги Живчику. Полностью и неоднократно. А вот активное использование «внебюджетных фондов»…

Например: епископского наместника в Рязани не стало, что позволило решить, за счёт имущества наместничества, временно возглавленного Ионой, кучу проблем, и моих, и в Муроме, связанных с оснащением церквей. Понятно, что через несколько месяцев до нас долетело неудовольствие владыки Черниговского. Но было уже поздно. Да и мы — исключительно на благое и богоугодное…!

Была пара нововведений, подсказанных мною.

Для ослабления «коренных» рязанских бояр Живчик ввёл правило «освобождения на седьмой год». Как в Ветхом Завете сказано: отпусти раба твоего. И дай от гумна твоего.

То, на что Боголюбский не мог решиться, понимая неизбежность конфликтов с «Русской Правдой», с собственным боярством, с соседними княжествами, Живчик просто объявил.

Муромских бояр это не волновало: они спешно делили новые вотчины. Рязанцы… помалкивали — опасались казней по множеству других поводов, по прошлым свои делам за время междоусобиц.

Да и по сути: хотя закон и был введён в форме «имеющего обратную силу», речь шла об освобождении едва ли пяти тысяч душ. Из которых взрослых мужчин не было и тысячи. А реально ушли от хозяина — так, чтобы совсем, «до не видать вовсе» — пара сотен.

Ещё он запретил вывоз рабов за пределы княжества.

Вот это взбесило многих и куда сильнее. На него сразу наехали. «Не по старине! Не по закону Рускаму!».

Он посоветовался со мной, мы вспомнили покойного Глеба.

Жаль мужика — умный был. Но недостаточно — вздумал «Зверя Лютого» за… за горло подержать.

Запрет был отменён. И тут же были введены «заградительные пошлины». По полста кунских гривен за голову. Спасибо покойному Калаузу — надоумил.

Торговля «двуногим товаром» встала.

Всё ж — как прежде! Все статьи «Русской Правды» — о «сыске до третьей руки», о трёх способах похолопливания, о вирах за убийство холопов и роб… — все остались. Всё — по старине! Только чуть добавили мелочь мелкую.

Право владения — есть, право торговли — есть, право экспорта — тоже есть.

А смысла — уже нет.

Для Андрея это было… очередное потрясение — новизна невиданная «от Ваньки лысого».

Он же сам, со страданием в голосе, толковал мне в Боголюбово, что «не может раб божий быть и рабом человеческим»! Что он бы и рад рабство отменить, но «есть холопы в „Русской Правде“ — есть они и в землях Суздальских»! Ибо неукоснительное исполнение закона есть наиважнейшая задача правителя.

Фигня! Закон надо знать. И уметь применять.

Не меняя законов, используя уже продемонстрированный Калаузом прецедент — чуть модернизированный им механизм сбора княжеского мыта, мы сломали одну из «столбовых» традиций «Святой Руси».

Ярослав Хромец хвастался: «Русь продаёт великое множество рабов».

Я вам не скажу за всю Русь, но на Оке мы с Живчиком святого Ярослава Мудрого — обломали. Живчик — некоторой простотой, непониманием всей глубины и глобальности явления. А я — пониманием и полным неприятием.

Чисто для точности: не сломали — сделали пару шагов («правило шести лет», заград. пошлины) к ещё парочке («с Всеволжска выдачи нет», «всяк во Всеволжск да идёт вольно») по дороге к прекращению этого… безобразия.

Боголюбский не рискнул повторить эксперимент Живчика. Суздальское княжество сильно связано с крупнейшим центром работорговли — Господином Великим Новгородом. Боголюбский, вместе с Ростиком — два гаранта порядка на Руси. Что-то сильно менять без согласования с Великим Князем Киевским… Цена слишком велика. Но когда у Живчика пошли по этой теме конфликты с новгородцами, с «гречниками», с суздальскими — Андрей всегда принимал нашу сторону.

Виноват — не нашу. Я-то здесь причём?! Я ж того — псих бешеный, лысый, внесистемный. А вот Живчик — князь прирождённый. Один рюрикович — другого поддерживает. Что тут странного?

Всеволжск и впрямь начал работать «подорожником», вытягивая «гной» из всего Окского бассейна. Всё, что Живчику казалось вредным, подгонялось под формулировки «Указа об основании» и отправлялось ко мне.

Три группы были особенно важны в первое время.

«Домочадцы». Обламывая рязанских вятших, Живчик получал кучу народа из их, ставшего «бесхозным», окружения. Прислуга, приживалы, нахлебники. Дворяне. Дворня. Их называли «не имеющими себя прокормить» и отгружали во Всеволжск. У нас уже был опыт работы с такой категорией — свита тверской княгини Самборины научила.

Всевозможные нищие, бродяги, побирушки, убогие, сгоняемые наступающей зимой в городки, собирались княжьими слугами и отправлялись ко мне. С тем же лейблом. Это сразу уменьшило «количество горючего материала для народного возмущения».

Церковники. Они предсказуемо протестовали против отнятия у них «тяжкого креста» заботы о голодных и вшивых. Возмущались, даже и возмущать прихожан пытались. Иона Муромский, оставшийся единственным епископским наместником на Оке, «подпёртый» княжеской воинской силой и моими уверениями в благоволении Царицы Небесной («серебро-то Богородица кому дала?»), одних переводил ко мне, что означало — «в дебри лесные, в язычники закоренелые…», других же, из разумных диаконов или пригодных прислужников церковных — отравлял к Антонию в Чернигов для рукоположения.