Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы (СИ)

А князь с пресвитером точно не помешают — не смогут.

Для здешних жителей идея:

– Мы соединимся средь кущ райских!

понятна, благостна.

А, например:

– Поехали вместе в Австралию!

непонятна, страшна, противоестественна.

– Куда-куда?! К антиподам, что ли?! Сдурел совсем.

Затемно лодка Точильщика ушла вверх. Дай бог им удачи. Каждому — своей.

* * *

Ас-Саббах «пришёл на готовенькое» — в столетиями уже существовавшую законспирированную сеть общин фанатиков. В вековую традицию убивать повелителя ножом в мечети. Чуть модифицировал и индустриализировал. «Поставил на поток» производство убийц и вербовку «источников в высших эшелонах власти».

Выращивая террористов, он воспитывал религиозный фанатизм и безусловную покорность. Для чего необходимы постоянный обман и «фокусные» убийства сподвижников. Иначе свою богоизбранность не докажешь.

Я, не имея исламских традиций, заменил отравленный нож на просто отраву. Это позволило ослабить требования к «носителю». Сделать то, до чего ибн Саббах не мог даже додуматься: использовать женщин.

Женщины-убийцы в истории известны. Но ас-Саббах не мог с ними профессионально работать — рай нужен другой, не магометанский. Вряд ли толпа из семидесяти озабоченных девственников вызовет у женщины стремление вернуться к ним даже ценой собственной смерти.

Мне же, с моими дерьмократизьмом и либерастизмом, с привычкой к равноправию и эмансипации, довлело: «Женщина — тоже человек». И, соответственно, может убивать и умирать наравне с мужчиной.

Равенство в правах означает и равенство в смерти.

Оставалось только дать подходящий инструмент.

Привычка к равноправию, вбитая с детства, заставляла иначе смотреть на мир. Местный вятший, приехав в городок, видел полторы-две сотни людей — взрослых мужчин, хозяев. Моему же взгляду являлось людей значительно больше: слуги, подростки. И, конечно, женщины. Больше людей — больше возможностей.

Интересно, а как выглядит женское отделение мусульманского рая? Или это вообще конструкцией не предусмотрено?

* * *

Точильщик успел. И к празднику, и к событиям.

Переговоры Акима и Калауза начались по вежеству. Мои подарки были сочтены достойными и приняты с честью. Однако ни о каком освобождении пленённых беженцев Московской Литвы Калауз слышать не хотел. Более того, запущенный им механизм «речной полиции» прибирал и русских, направлявшихся ко мне.

Поняв, что, ничем кроме подарков, я ответить ему не могу, Калауз наслаждался своей властью, «нагибая» Акима. Объявил, в частности, о троекратном увеличении пошлины на вывоз хлеба вниз по Оке.

Софрон пребывал в панике, его партнёры разбежались, кредиторы подсылали слуг с дубинами.

Калаузу Аким — никто. Так, «отставной козы барабанщик». Но я-то Акима хорошо знаю, предвидеть его реакцию — без проблем.

«Не сгибай сильно кочергу — в лоб ударит» — древнее английское наблюдение.

Аким, видя своё бессилие, начал «в голос» укорять князя. Всё более обидно. Гонору у бывшего сотника — по ноздри, а страха перед князьями — давно нет.

«На грушу лезть — или грушу рвать, или платье драть» — русская народная…

Аким обиделся на свою проигрышную позицию, на невозможность «сорвать грушу», и принялся «драть». Только не платье, а княжьи уши. Ругаться отставной сотник — мастер.

Он вполне использовал традицию уважения старших и превосходство в возрасте:

– Молод ты ещё, княже, такие слова мне говорить… своего ума ума нет — послушай мужа умудрённого… когда на меня кафтан шили — на тебя ещё…

Подкрепляя каждое слово своей боевой славой, трактовал некоторые эпизоды в жизни Калауза рядом синонимов:

– сикало… трухач… кролик… слюнявчик… дрейфло… трусло… бздун… дристун… заячья душа… боягуз… стремщик… пердило… мандражист… бояка… прокудлив, как кошка, а роблив, как заяц…

Как я уже говорил, длина ряда синонимов в языке характеризует частоту явления в жизни народной. Русский народ вовсе не отличается особенной трусостью. Скорее — размахом амплитуды храбрости.

Калауз возмутился на такое нечестие, вздумал возражать. Это была ошибка — Акима несло.

Обозлённый своей слабостью, договорной и физической, чувствуя себя дураком, он, как часто бывает, перенёс ощущение на собеседника:

– Ты, княже, человек глупый… тупица… непонятлив, безмозговый… болван… дурень… дуралей… дурачина… балда… обалдуй… оболтус… олух царя небесного… остолоп… недоумок… осел… идиот… кретин… умом маловат… юродивый пришибленный… шут в корзне, дурью промышляющий… мой-то Ваня хоть и неумён, а молод. А ты-то уже… старые дураки глупее молодых… молоды-то дураки разумны каки, а стары дураки глупы каки… на тебя угождать — самому в дураках сидеть… тебе-то, дураку, закон не писан…. дураку воля, что умному доля: сам себя губит… большой руки дурак… дурак в притруску… пьяный проспится, а дурак никогда… дурак не дурак, а в твоём роду — завсегда так…

Насчёт длины ряда синонимов — я уже…

Калауз сперва терпел из уважения к возрасту, к славе хоть и отставного, но храброго сотника нынешнего Великого Князя Киевского Ростика. Потом искал в поведении Акима каких-то хитрых смыслов и замыслов. Потом… терпел-терпел да и не вытерпел. И сунул Акима в поруб.

Сам же отправился, довольный, на всенощную. А чего ж не радоваться? — Ничем иным, кроме лая, мы ответить не можем. Весь Акимов синонимизм — яркое подтверждение слабости Всеволжска. Соответственно, каждый бранный эпитет превращается в «дополнительный таможенный сбор».

«Слышен звон серебра издалёка

„Русской Правды“ знакомый предмет.

А в дому распахнулся широко

Мой кошель, поджидая монет…»

Старая церковь Спаса в Рязанском Кроме представляла собой довольно большой бревенчатый сруб с крыльцом, пристройками и двускатной крышей с луковичкой на невысоком барабане. В ту ночь церковь была набита битком. Однако для князя, княгини, княжат — место освободили. Часть слуг вытолкнулась на крыльцо, на скромную женскую фигурку в тёмном закутке — не обратили внимания.

Предпраздничная суета занимала внимание насельников Крома. К всенощной — все притомились. Хотя воротники отработали чётко: Точильщику посоветовали завтра придти. А вот знакомую им в лицо женщину — пустили.

Баба же! Дура! В церкву родную рвётся. Пущай. Глядишь, диакону, Ваське этому, опять патлы драть будут — всё забава, кака ни кака.

Позже Точильщик описывал час своего ожидания там, под стенами Крома, как самый тяжёлый в жизни.

Потом начался пожар. Занялась церковь Спаса. Воротники кинулись тушить, не закрыв ворота. Точильщик, прихватив своих мужичков-гребцов, вместе с разными посадскими и нашими посольскими просочился внутрь. Вытащил Акима из поруба.

«Славный сотник», не стесняясь в выражениях и не ограничиваясь в действиях, освободил полонённых литваков и других «к Зверю Лютому ходцев», какие были в Кроме. И принялся устанавливать свои порядки.

Рязанцы быстро бы его придавили. Но — всенощная, двунадесятый праздник. Вся верхушка местной власти была в церкви вместе с князем. Снаружи оставались персонажи даже не второго — третьего-четвёртого уровня иерархии княжества.

– Ты кто? Третий помощник младшего спальника?! Пшёл нафиг!

Старинные брёвна, составлявшие стены, просохшие до звона ещё полвека назад, вспыхнули мгновенно, полыхали жарко и долго. Только к середине следующего дня удалось начать растаскивать пожарище. От 60–80 человек, бывших в церкви, ничего не осталось. Сгорели не только кости — поплавились металлические вещи, стекло. Опознавали по растёкшимся перстням и браслетам.

Ещё утром, едва рассвело, стало понятно:

– Осиротели мы, люди рязанские! Князь со всем семейством преставился! Упокой, господи, души грешные!