Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы (СИ)

Убийства десятков высокопоставленных государственных деятелей — в том числе государей, свидетельствует о появлении принципиально нового способа достижения политических целей. Именно это дает основания относить практику ассасинов к терроризму.

Они наносили «точечные удары», террористы 21 века организуют массовые убийства. Это вызвано разницей технологических возможностей.

Глава 45 7

Как всё просто!

У меня есть цель. Безусловно — благая. «Белоизбанутость» всея Руси.

Вам нравится «слеза младенца»? Точнее: сотня тысяч детских трупиков? Ежегодно? В этой стране, которая «Святая Русь».

Для «белоибанутости» нужна база. Обученные люди, материалы, технологии, деньги… База — Всеволжск.

Необходим максимально быстрый рост Всеволжска. Каждый день задержки — сотни трупиков. Каждый день. Там, на Руси.

Для роста нужны ресурсы.

Главный ограничитель роста — люди. Скорость, с которой средневековые аборигены могут измениться, могут стать «моими людьми». Впитать в себя мои ценности. Цели, стереотипы, навыки, знания…

Все остальные ограничители — обходить или уничтожать.

«Всё что есть — нужно съесть».

Максимум того, что может «переварить» община «без рвоты», без вреда для себя — должно быть.

Хлеб — обязательно.

На пути роста возникло препятствие — рязанский князь Глеб.

Тут не обычное для средневековья «пощипывание» феодального соседа — набег, полон, хабар, добыча. Он не просто жадный мироед-кровосос, он… исчадие диавольское! Он не просто у меня серебрушки тянет — он лишает «Святую Русь» её будущего, её детей!

Он этого не понимает. И не поймёт. Потому что не хочет.

Отчего во мне пробуждается священный гнев, праведное возмущение и справедливое негодование.

Короче: кипит мой разум возмущённый.

«И в смертный бой идти готов».

В «смертный» — для Глеба, естественно.

Глеб — и сам такой, и весь род его такой. Они там все такие!

Дальше у них будут: междоусобица между его сыновьями после смерти Глеба во Владимирской тюрьме. Бойня, которую устроят его внуки на съезде в Исадах, пытаясь разделить наследство его сына Романа, умершего после освобождения оттуда же, из «Владимирского централа», закончившаяся гибелью шести из них. Сбежавший в Степь и сошедший там с ума после общения с Батыем — один из внуков-убийц.

Несчастливый род. Вздорный. Неадекватный. Гнилой.

Я не могу переубедить Калауза. Я не могу заставить его. Остаётся переменить. Тайно — чтобы ответки не прилетело, и быстро — хлеб нужен в два месяца.

Как?!

Война? — Невозможна.

Восстание? — Долго.

Заговор? — Долго, дорого, нереально.

Что остаётся? Потерпеть? Помолиться? «Господь поможет»?

Ну, мрут детишки. В святорусских душегубках. И прежде мёрли. И впредь мереть будут. «На всё воля божья». Чего ты, Ванька, дёргаешься? Поставь к чудотворной иконе свечку трёхпудовую. Глядь — и полегчало. И придёт к тебе умиление и благорастворение. И прослезишься ты. В радости воспарения.

А как вам такое:

«Господь слышит тех, кто кричит от ярости, а не от страха»

Я не кричу. Пока. Я просто громко думаю.

Воспоминание о Хасане ибн Саббахе заставило меня вспомнить об «индивидуальном терроре». Как о способе разрешения межгосударственных проблем.

Техники ибн Саббаха — не моё.

У него в основе — ложь. Обман его собственных людей. Убийство сподвижников. В ходе тех или иных «цирковых фокусов». Смертельное прыганье «верных» в пропасть. Чисто выпендривание перед гостями:

– А вот какие у меня шнурки дрессированные.

Я ценю своих людей. В них — кусочки моей души. Мне себя жалко. «Жаба» не позволяет использовать их жизни как расходный демонстрационный материал.

Я ж — гумнонист и общечеловек! Не могу смотреть на «своих людей» как на бумажные одноразовые салфетки.

Забавно. Получается, что попандопуло, «нелюдь» — более человек, чем мусульманский имам?

Ещё. Я — атеист. В душе. И старательно избегаю воспитания религиозного фанатизма в своих людях.

Мне это противно. Безусловная преданность — опасна. Для меня: я же знаю, что ошибаюсь. Имитация загробного блаженства — омерзительна.

«Лжа мне — заборонена».

Но кроме идеи бога у человека есть и другие смыслы. За которые стоит убивать и умирать.

«Я по совести указу

Записался в камикадзе

…

Есть резон своим полетом

Вынуть душу из кого-то,

И в кого-то свою душу вложить.

Есть резон дойти до цели,

Той, которая в прицеле,

Потому что остальным надо жить!».

Что, совесть только у Розенбаума?

Федаины ибн Саббаха были законченными эгоистами: цель — райское блаженство для себя лично, смерть — средство персональной скоростной доставки. Сравните с отечественным: «Умрём за други своя». Разница — в наличии совести? В ответственности перед остающимися?

Я не могу использовать идеологические методы «Старца Горы». Потому что они основаны на прямом обмане. Не годятся, частью, и тренировочные методики. Поскольку используют унижение.

А вот сам смысл…

По Мао — «огонь по штабам». Отстрел командиров на поле боя — азбука. Всякий феодал — воинский командир от рождения… «Переменить правителя»… Индивидуальный террор… Снайпер работает по ключевым персонажам… «Если враг не сдаётся — его уничтожают»… Методы-то можно использовать разные… Придумать новенькое, например…

…

На другой день выплатил рязанскому стольнику виру. Публично, чтобы дорогой не заныкал. Или — чтобы в Рязани не делали потом «большие глаза». Илья Муромец хмыкал рядом, в роли свидетеля.

Вы русских богатырей в качестве нотариусов — не использовали? — Зря. Мало того, что подтверждают, так ещё и при попытке опротестовать — бьют морду. За ущерб их богатырской чести.

Пришлось одежонку парадную надевать, Гнедка моего вычистили вплоть до заплетания лент в гриву.

Стольник рязанский кривился, но уровень вежества с моей стороны был явлен… приемлемый. Включая идиотские вопросы о здоровье светлого князя, его жены и детей, людей и скотов, пожелания процветания, милости божеской… и пр. с др.

Пришедший Аким… присутствовал. Пообщался с Софроном, удивился Гнедку в лентах, стольнику указал на упущения в форме одежды. Потом вернулись ко мне, и я услышал от него то, что и сам знал:

– Ваня, ведь хрень полная! Куда ты меня посылаешь?! На позор, на насмехание?! Ведь ни предложить чего, ни прижать как — у нас нечем. Всё что у нас есть — он сам взять может! Ты отдашь. Да ещё и с поклонами. Мыто — он поставит какое захочет. И ты — выплатишь. Людишек взятых… Кого захочет — запорет, кого — в холопы продаст на чужбину. Остальных, благодетель, мать его… Простит и осадит. Где-нить за Пронском. И мы ему ничем, никак…

– Всё верно, Аким Янович. Это — я знаю, ты знаешь, он знает. Потому и прошу тебя идти в Рязань. И там выторговать нам хоть что. Хоть в чем уступит — нам уже прибыль. С нашей стороны… вон, «золото деревянное» в подарках, цацки хрустальные, рыбки нефритовые… Аким, кроме тебя самого, твоей славы, доблести — у нас ничего нет. Остальное всё Калауз выдавит, отдать заставит. Всё. Кроме чести твоей. Вот ею и бей. Может, до стыда его достучишься. Хотя… откуда у русского князя стыд?

Через шесть дней пришли учаны Софрона. Хлеб поставили в обмолот, гребцы составили экипажы двух «рязаночек». На которых Аким отправился в свой первый дипломатический вояж.

Через пару дней вверх по Оке отправилась ещё одна лодочка. Двое серьёзных мужичка-мари, практически не говорящих по-русски — на вёслах. Точильщик — под видом молодого приказчика с нашим товаром — кормщиком. И — «дура рязанская». Типа: для обихода странников.