Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы (СИ)

Именно так работают лучшие убийцы этой эпохи — ассасины. Основной инструмент достижения цели — удар отравленным ножом. Чётко — индивидуальный террор. Почти обязательная смерть исполнителя. Счёт 1:1,5. На 75 жертв — 118 убийц.

А оно нужно? В смысле — оптимально?

Родовая структура здешнего общества, кровное наследование власти — требовали рассматривать всех, окружающих «лишний реал», как его сообщников. Соратников и продолжателей. Как, если не главные цели, но допустимые, часто — полезные, отходы акции. «Они там — все такие».

Человек, ставший моим врагом, становился «источником несчастий», «проводником смерти». Люди, окружающего такого, чувствовали себя в опасности и разбегались.

Хасан ибн Саббах пугал вождей, я — и их окружение.

Глава 45 8

Это меняет… аранжировку.

Я изложил Точильщику план операции, получил кучу возмущённого пыхтения в ответ. И пару толковых замечаний. Подправили, ещё раз прошлись по шагам.

– Так… э… а я чего делать буду?

– Самое главное — нести ответственность. И спасать положение. Если потребуется.

За день до выхода он привёл ко мне «дуру рязанскую».

Молодая девушка. Виноват — бабёнка. Со следами уже былой красоты на лице и красными от стирки руками. О Точильщике она знает, что из давних слуг моих, хоть и не самого ближнего круга.

Разговаривал он с ней по-доброму. Толковал, что шлют, де, в Рязань по делам торговым. Потому и интересуются — как оно там… Услыхав её грустную историю, проникся сочувствием. До такой степени, что рискнул привести бедную беглянку к самому Воеводе просить совета. Вдруг «Зверь Лютый» снизойдёт, поможет страдалице в делах её сердечных.

– Ты, говоришь, более всего хочешь вернуть своего дьякона-изменщика? С ним вместе быть?

– Да! Господине! Вася — хороший! Только ему совсем голову задурили, всяких сказок про меня наплели! Оболгали-ославили!

– Мда… Есть у меня средство. Редкостное. Дорогого стоит. Кабы не вот он, проситель за тебя (я кивнул в сторону скромно сидевшего на краешке лавки Точильщика)… Лады. Про эманацию спиритус санти слышала? Э… как же это по-русски… гипотетическая часть пробабилитной субстанции святого духа. Как оно ко мне… тебя не касается. Средство такое… мало что дорогое, так ещё и капризное. Действует в святом храме, во время молитвы, при провозглашении великого славословия. Заставляет всякого вспомнить всю жизнь его. Все дела праведные и неправедные. Во всех грехах свершённых — покаяться. Очистить душу. И принять судьбу свою. По делам и вере своей.

Девка сидела, глупо открыв рот, впялившись в меня глазами, не дыша. Мне даже стало чуть стыдно. Но я продолжал.

– Как я понял, в несчастьях твоих участников трое: ты, да Вася твой, да князь рязанский.

– Не. Калауз — не…

– А по чьему приказу тебя плетями били?

– А… ну… да… Ещё пресвитер наш Кромский, отец Агафопод. Он Васеньку драл нещадно, за власы таскал, козлом блудливым и по всякому…

– Ясно. Как эманация силу свою явит, так Васенька твой раскается, поймёт неправоту свою насчёт тебя. И вы будете вместе. А князь с пресвитером тоже все дела свои неправедные вспомнят. И вам более препятствовать не будут. Гоже?

Девка, глядя на меня с совершенно зачарованным видом, быстро-быстро закивала. Я посмотрел на неё с сомнением. Она молитвенно прижала руки к груди, выражая полную уверенность и на всё, ради такого счастья, готовность.

– Тогда нужно чтобы все четверо собрались в одном месте в одно время. В храме господнем на молитву. А что ж это у нас будет?

Я раскрыл лежавший на столе месяцеслов.

– Праздник Воздвижения Животворящего Креста Господня. Из Господских двунадесятых. Подходяще. Моление будет. Всеношная. Успеешь?

Я повернулся к Точильщику. Шестьсот вёрст до Рязани — не ближний свет. Тем более — лодкой против течения. Девушка смотрела на него умоляюще. Следующий праздник такого уровня — на полтора месяца позже. «Введение во храм Пресвятой Богородицы» — в начале декабря.

Парень в сомнении покрутил головой.

– Далековато. Я-то думал с отсюда, снизу торг начинать. К верху бы уже и расторговался, лодка легче была б. А, ладно. Жалко. Чего девку лишний месяц мучить? Погоню вверх. А уж после сплавом пойду. А как это… ну… эманацию-то… как ею… ну…?

Девка в панике повернулась ко мне. Да, дура — не спросила как использовать редкостное средство. Вот бы Воевода такую редкость дал, а она… По глупости да незнанию, всё бы и в впустую…

– Как придёте в Рязань, идёшь в Кром. На всенощную. Пройти-то туда сможешь?

– Ась…? Эта… Ага! Меня тама вся стража в лицо знает! Я ж там живала! Я ж там всё-всё…!

– А его пропустят? (Я кивнул в сторону Точильщика)

– Э… не… хотя… Всеношная же… Кто стоять у ворот будет…

– Ладно. По месту решите. На службу идёшь к концу. Но не к самому. Вечерю и утреню пропускаешь. Три звона колокольных — ждёшь. Когда иерей, держа крест на голове, в предшествии твоего Васеньки со свечой, свершит вынос креста через северные двери, станет на амвоне и произнесёт «Премудрость, прости» — войдёшь в храм. Тихонько. Чтоб никто не увидал. Станешь в месте тёмном. Платком закутанная.

Врата храма в это время должны быть открыты. С другой стороны, необходимо уменьшить время её пребывания.

– Когда же иерей положит крест на аналой и начнёт петь: «Кресту? Твоему? поклоня?емся, Влады?ко, и Свято?е Воскресе?ние Твое? сла?вим», совершая троекратные земные поклоны вместе со всей паствой, тогда ты…

Я вытащил из-под стола квадратную стеклянную бутыль. Мои стекловары сварганили. На всех гранях — выпуклое изображение креста. Выдувается в форме без проблем. И забавная пробка — плотная, притёртая, с защёлкой.

– Ну-ка прикинем — как оно будет. Корзинку возьми. Вот ты идёшь с корзинкой. Кладёшь вниз сосуд. Сверху что? Хлебцы пресные? Строгий пост. Нельзя мясо, рыбу, яйца, молочное. Тебе, кстати, с сего дня — поститься. Вошла в храм. Платок ниже, по глаза, узел выше — под нос. Встала в уголок. Вон туда — темнее. Ваш Агафопод поёт: «Величаем Тя, Живодавче Христе, и чтим Крест Твой святый, имже нас спасл еси от работы вражия».

– Ой. У тя, Воевода, так похоже…

– Не отвлекайся. Возложил крест на аналой. Пошло: «Кресту? Твоему? поклоня?емся, Влады?ко…». Все встали на колени, крестятся. И — ты. Поклон земной. Берёшь из корзинки сосуд. Левой берёшь. Правой защёлку… Сильнее. Молодец. И широко разливаешь перед собой. Шире мах. Особенно — в сторону дверей. И в остальных твоих… крестников. Князя, Васю с Агафоподом.

– Эта… вот так прямо? Это ж… ну… эманация…

– Не боись. Здесь пока — вода. Лей, не стесняйся. Всё из сосуда вылететь должно. Повтори.

Мы повторили раз пять. Девка и вправду была… несообразительна. Весь мой балаган был залит водой. Точильщик отфыркивался и пытался тайком выжать рукав своего кафтана. Наконец, я их отпустил.

Уже ночью Точильщик получил от меня последние «ценные указания», наилучшие пожелания. И бутыль с «эманацией святого духа».

Поскольку я в Святого Духа не верю, то в качестве гипотезы о его эманации могу предположить хоть что. Например, синильную кислоту. Говорят, что человек в последние мгновения видит всю свою жизнь. Увидят. Покаются и очистятся. Убивает эта гадость хоть и быстро, но не мгновенно — время у них будет. И пребудет дурочка со своим Васенькой вместе. Вечно. Правда, не на земле, а на небесах. Но «на земле» — она и не просила.

Мои прежние современники, с их болезненной тягой к земной жизни, могут возмущаться. Но только скоты бессмысленные видят лишь жизнь тварную. А люди душевные, духовные…

«Нет повести печальнее на свете

Чем повесть о Ромео и Джульетте».

Если кто забыл — там в конце двойное самоубийство. Ибо царство горнее — превыше! И пребудут они вместе. В единении и согласии. С сомнами душ невинных в райских кущах.