Гуси-лебеди. Настасья (СИ)

Она выдохнула и полезла в кабину. Сумку поставила на колени, придерживая рукой. Дороги у них были не ахти, колеса машины то проваливались в ямы, то взлетали на колдобинах.

Неделя в гостях пролетела незаметно. Сестры и наплакались, и насмеялись. Вспомнили родителей, пропавшего деда.

- Так не нашли, - качала головой Лида. - А помнишь, тетка Галя, соседка наша, про лес рассказывала? Будто есть в нем такое место, где наш мир соединяется с другим. И те кто, в том мире живут, будто бы стражи, не пускают всякую нечисть в нашу деревню. А деревня наша - не просто несколько домов, а последний приют для избранных. Ну, если весь мир погибнет, именно с нашей деревеньки он начнет строиться заново. Не помнишь? - Лида глянула на остолбеневшую Настасью и закончила испуганной скороговоркой. - Но в последнее время слабы они стали, вот и забирают из нашего мира к себе разных заблудившихся путешественников.

Лида зажала рот рукой, с ужасом глядя на Настасью.

- Прости, какая же я дура, прости, - зашептала.

Настасья порывисто обняла ее:

- Сказки это все, сестренка, сказки.

Зажмурила глаза, стиснула крепко зубы, чтобы не заплакать. Сказки, конечно, но как объяснить сны и странные мысли и знание, словно бы рожденное с ней, что никогда нельзя из деревни уезжать. Как же быть с этим? Настасья тряхнула головой, открыла глаза.

- Сказки, - повторила она, - все сказки.

Лида глянула ей в лицо и неожиданно засмущавшись, зашептала в самое ухо:

- А у меня новость, никому не говорила, сглазить боюсь, - помолчала и шепотом добавила, - беременная я, Настюша, представляешь?

Настасья собрала все силы, обняла ее крепко и тоже зашептала:

- Ну, вот и дождалась, а ты не верила.

На глазах появились слезы, потекли по щекам, по шее. Горячие и искренние.

Обратно Настасья возвращалась на машине сестриного мужа. Нагруженная подарками, сидела на заднем сидении огромной машины, смотрела в окно и усмехалась: еду, словно королева, со всеми удобствами.

Только после того как дорога повернула от колхоза в сторону их деревни, и Настасья увидела родные поля и рощицу вдоль дороги, поняла, как соскучилась по родным местам. И такой восторг почувствовала от того, что возвратилась, что живет, окруженная такой красотой и покоем, что захотелось выскочить из авто, разбежаться и взлететь. А потом парить над деревней, над бескрайним темным лесом и любить, любить. И этот странный, хоженый-перехоженный, но такой загадочный лес, и деревянные постройки, и древние темные колодцы с ледяной водой, и деревенских жителей, которые почему-то всегда представлялись Настасье особой расой. Все долгожители, никто не болеет и земля у них особенная и деревня и вышли они все кажется из темного леса, а кто-то и ушел в него.

Настасья недоуменно распахнула глаза, оказывается, она задремала, вот откуда эти странные мысли. И про особую расу и про темный лес, который, оказывается, им всем дом родной.

"Только мне одной он врагом стал", - с усталой злостью подумала Настасья.

Зять помог ей выйти из машины, перенес вещи в дом, молча, не спрашивая ни о чем, оглядел хозяйство. Заметил брошенные у забора доски, спросил: "Прибить?". Но Настасья, опустив глаза и сжав губы, покачала головой: "Нет". Зять кивнул, махнул рукой и умчался по пыльной деревенской дороге обратно в город.

"Хороший муж Лидке достался", - размышляла Настасья, распаковывая сумки и пакеты. - "Работящий, богатый. Да и ее любит. Вон сколько без детей жили, а не бросил".

Она села и устало вздохнула: "Надеюсь, и с детьми не бросит".

Накатила тоска. Настасья ссутулилась, прикрыла глаза, на веках красными всполохами горели невыплаканные слезы. Долго сидела, закрыв лицо руками, пока не услышала негромкое царапанье. Вздохнула, вытерла слезы и, не включая свет, в шуршащем полумраке подошла к двери. Улыбнулась, услышав требовательное и одновременное жалобное мяуканье. Впустила кота и, не удержавшись, подхватила на руки, прижалась щекой к мягкой, пахнувшей травой, землей и солнцем шерсти. Кот тут же откликнулся громким дробным мурлыканьем, но баловал ее своей нежностью недолго, соскочил с рук и важно прошествовал к своей миске. Долго пил воду, сгорбившись и прикрыв глаза, затем, не торопясь, подошел к Настасье и сел возле ног.

- Ну, хорошо тебя в гостях кормили? - Настасья, не глядя на Ваську, занялась обычными, так успокаивающе действующими на нее делами: подмести, переставить, протереть. Руки действуют автоматически, а накапливающая усталость не дает мыслям метаться, а сердцу болеть. Замучить себя работой, кажется, стало ее целью.

Кот сидел неподвижно, не отрываясь, глядел на нее бездонными изумрудными глазами, пока Настасья, не заметив его пристального взгляда, не нахмурилась и не согнала с места. Кот, словно бы очнувшись, коротко мяукнул, потерся о ноги и завалился спать на свой половичок, как ни в чем не бывало.

Стало не по себе. Ощущалась неясная тревога, внезапно захотелось, словно маленькой девочке, прижаться к бабушке или спрятаться под одеяло и отгородиться от этого, такого пугающего мира.

Настасья задернула плотно шторы, закрыла дверь, зашла в комнату. Быстро разделась, но перед тем, как юркнуть в кровать и забыться сном, неожиданно в одной ночной рубашке, подошла к огромному во весь рост, зеркалу, доставшемуся ей от бабушки, и пристально всмотрелась в свое отражение. За год она похудела, запястья стали уже, ноги стройнее. Настасья стояла, рассматривая себя растерянно и удивленно, словно заново открывая себя, свою сущность. Женщина в зеркале показалась ей незнакомкой. В ее темных глазах было больше жизни, чем в Настасьиных, давно потухших.

Спалось плохо. Тихий стук в дверь поднимал ее с кровати. Настасья вскакивала, распахивала дверь и долго вглядывалась в непроницаемую темноту. Темнота казалась живой. Она затягивала, что-то невнятно шептала, и Настасья испуганно захлопнув дверь, снова оказывалась в кровати. Распахнув глаза, лежала, ничего не понимая, удивляясь, до чего же натуральным был этот сон, вот и ступни такие холодные, словно бежала по прохладному полу, а затем стояла возле дверей с бешено колотящимся сердцем, прислушиваясь к ночи за дверями. Снова засыпала и снова просыпалась от стука в дверь, снова стояла, дрожа, возле дверей, тихо спрашивая: "Кто там?"

Но ночь молчала, лишь слышалось как будто чье-то тяжелое дыхание, шаги, уходящие прочь. И снова Настасья лежала в кровати, пытаясь унять дрожь, и понимала, что это сон. Только сон.

Утром болела голова, но женщина заставила себя встать рано и, не позавтракав, поспешила на огород. Копала, собирала остатки урожая, присаживалась ненадолго отдохнуть и снова подрезала, выдергивала, собирала.

Небо хмурилось, ветер хватал холодными лапами, обжигал голые колени. Давило в висках и шум в голове сливался с сердитым шумом далекого темного леса.

Настасья распрямилась и оглядела безлюдную улицу, затем подняла глаза к небу и замерла. Там, высоко, так высоко, что ни птица, ни самолет не летают, сверкали звезды. Они, то словно играя, прятались за набегавшими тучами, то, когда тучи уходили, глядели вниз.

Настасья опустила голову, потерла воспаленные от бессонницы веки. Ветер стихал, облака посветлели и, не суетясь, плыли, чтобы растаять где-нибудь в теплых странах или, если ветер переменится, налиться грозовой водой и извергнуться бушующим ливнем на шпили и черепичные крыши далеких городов.

На соседнем огородике также копалась в земле ее соседка, тетка Галя. Она жила одна, и было ей почти девяносто лет. Настасья, словно в первый раз, с удивлением заметила, как крепка та для своего возраста, как медленно, но почти без передышек, работает, как светло и уверенно горят ее глаза.

Настасья снова взглянула вверх. Небо прояснилось и казалось таким высоким и прозрачно тонким, что если встать на цыпочки, то можно заглянуть за отогнутый лепесток небесной тверди и сосчитать все звезды и планеты.