Стучит, гремит, откроется (СИ)

Мать из кожи вон лезла, стараясь отвлекать сыночка, — приглашала знакомых панн с незамужними дочками, притворялась больной. Подливала в кубок сыновий зелье, способное отвернуть приворот, и вскоре признала, к своему сожалению, предположение о Меланье ошибочным — никто Васеля не привораживал, и лучшим подтверждением тому служило недействующее отворотное зелье. Сын влюбился по правде, столь сильно, что нипочем оно было ему.

Васель тем временем усыхал, словно цветок без воды.

***

Минуло дней с десять, и выдержка его кончилась. "Поеду! Сейчас же поеду! Покудова мать спит, а то снова ей худо сделается — не хочет, чтоб я ездил, душу растравливал, ведь когда у меня болит — и у нее откликается... Я же хоть посмотрю на паненку — и попустит немного", — так он решил и, пока мать по обыкновению предавалась дневному сну, самолично оседлал коня и помчался, напоследок бросив челядинцу:

— Как матерь отдохнет, скажешь, что я — за медом.

Сонны да темны были заснеженные поля; небосвод затянули косматые тучи, схожие со стриженной овечьей шерстью и обещающие снова метель. Безрадостное небо давило, угнетало, будто нависая над самой головою. Фырканье коня и грохот копыт по мерзлой дороге далеко разносились в зимнем безмолвии. Когда — никогда до слуха долетала волчья перебранка, лай лисицы и хриплое воронье карканье. Васель мчался, уткнувшись лицом в гриву, да таким образом спрятавши его от ветра, который, казалось, вымораживал мысли. Холод был такой, что на ресницах мгновенно, как только дымка дыхания отрывалась от лица, намерзали ледяные комочки.

Яструмы встретили Васеля так же, как в прошлый раз. Псы бросались на заборы, остерегая чужака, дети бежали следом, раскрасневшиеся девушки заинтересованно оглядывались, а закутанные в бесчисленное количество теплой одежи бабки-соседки шептались у плетней, будто вовсе не страшась мороза, будто был он им нипочем. Ничего не поменялось, кроме того, что второй раз купец въезжал в деревню другим человеком.

— Расположения Виляса! Кто и по какому делу? — подтянувшись на крепком плетне, выглянул батрак.

— Кумовской племянник за медом, — отвечал Васель. — Дома ли пан?

— Дома, просим во двор.

Ворота отворились. Васель, бросивши повод батраку и потерявши по дороге шапку, вбежал в сени.

— За медом, ишь ты. Знаем мы, какой мед таких пчел манит... — весело фыркнул Фадко, провожая паныча взглядом. Конь всхрапнул и ткнулся ему храпом в плечо, то ли соглашаясь, то ли напоминая о себе.

— Отчего так долго его не было, не знаешь? — поднявши и отряхнувши потерянную шапку, спросил батрак. — Ясное дело — не знаешь... Откуда ж тебе знать...

— Что это ты, Фадко, с коньми ужо лясы точишь? Дожился, с людьми, чай, и поговорить не об чем? — налетела со спины Заська-служанка.

— Да вот думаю, к чему снова занесло к нам кумовского племянничка.

— А что, он приехал?.. Дурной ты! Стал быть, согласие на сватовство добывать ... зачем же еще!

Ворвавшись в сени, Васель нос к носу столкнулся с Ворохом, вышедшим покурить трубку. В первое мгновение оба опешили. Пасечник начал уже терять надежду на то, что Васель приедет, думал, они с кумом ошиблись, а потому, ясное дело, приятно удивился.

— Какого гостя нам Бог послал! — умилился Ворох, запихивая люльку в нагрудный карман. — Прошу, прошу в дом уважаемого пана!

— Я ненадолго, проездом... — рассеянно бормотал Васель, быстрым взглядом окидывая переднюю в поисках возлюбленной; к его несчастью, комната пустовала. — За медом я... хороший мед...

На самом деле он и думать забыл про дареные бочоночки, те так и стояли нетронутыми где-то в глубинах обширных кладовых.

— За медом? Мигом сделаем! Веришь-нет, а не один ты, пан Васель, хвалишь наш мед... Родовое дело трех поколений, готовим следующее — Ивась подрастает... Почему ты, пан, так спал с лица? Хворал?

— Было, было. Как видит пан Ворох, более-менее минуло, хоть и помучило. Где же... все? — с запинкой спросил Васель.

— Послеобеденный сон видеть изволят. Меланья на улицу пошла.

— Как паненка поживает?

— Еле уговорил погулять, — искоса взглянув на Васеля, отвечал пасечник, — а то ведь затосковала, из дому выходить не желала. — Выражение колоритного лица тут стало неимоверно хитрющим. — Позвать может?

— Не стоит, пусть гуляет... — вздохнул Васель, мотнув головой. — Хорошо было бы, ежели б пан Ворох побыстрее вынес мне меду, — я спешу.

Пасечник недоуменно нахмурился.

— И что же, пан даже по чарочке не выпьет со мной? Скоро и Меланья вернется...

— Спешу, — повторил Васель с нажимом, подумав: "Таки не стоило ехать...". Затем купец погрузился в еще более мрачные мысли: дома панну застать — и то не получилось, чем всемогущий Виляс ясно дал понять, что тут искать нечего. Увы, шутливые слова Стольника оказались пророческими — действительно "не по рыбаку рыбка"...

Ворох развел руками.

— Что поделать! Сколько меду-то?

— Как в прошлый раз, — задумавшись, что Меланье взгрустнулось от его нечестивого поведения, буркнул купец.

Озадаченный Ворох удалился в кладовую с медовыми запасами, шепча в усы:

— Неужто и правду за медом? Что это делается, почему он не сватается?.. Сперва я подумал было, что он заехал узнать, когда сватов лучше слать, а тут... Ничего не пойму.

Пасечник не взял с Васеля никакой платы и, еще раз радушнейшим образом закликав его за стол да получив отказ, распрощался. Молча забравши у батрака коня и шапку, которую нахлобучил косо, Васель выехал со двора. Жеребец двинулся спокойным шагом, ибо молодой купец, забывшись, не подгонял его. В печалях ехал Васель, свесивши голову и по привычке сжимая поводья безвольно лежащими на луке седла ладонями. Выглядывающая из-за плетня дворня сочувственно переглянулась.

— Что ж ему Ворох-то сказал? — первой нарушила молчание Заська.

— А пес его знает, отказал, видно... — пожал плечами Фадко. — Вот дурной— то, такого жениха проворонить сподобился.

Смех и веселые крики привлекли внимания Васеля. Поперек дороги десятка с три молодежи, и юноши, и девушки, играли в снежки. Оскальзываясь, молодые люди падали, пытались свалить с ног другого, хохотали, обсыпая друг друга снегом с головы до ног... На глазах Васеля две девицы свалили, не иначе как добровольно поддавшегося, дюжего парня и принялись выкачивать его в снегу, приговаривая сквозь смех, мол, знай в дальнейшем, что себе можно позволять, а что нет. Юноша быстро дернул к себе, увлекая, сперва одну, потом и другую. Радостные, раскрасневшиеся лица вызвали невольную, слабую усмешку, каковая, впрочем, тут же сползла с лица Васеля.

Немного в стороне от общего веселья, в светлой енотовой шубке и такой же шапочке, на фоне коих еще темнее казались две переброшенные наперед косы, стояла грустная Меланья. Какая-то девица, видно, подруга, тянула ее к остальным, но она упиралась и отнекивалась. Вот в щеку ей попал пущенный чьей-то рукой снежок, девушка скривилась и недовольно утерлась рукавом... Да так с поднятой рукой и замерла, встретившись взглядом с Василем. Ее очи все больше округлялись, будто она видела перед собой призрак покойной тетушки, — хоть Меланья и надеялась глубоко в душе, что Васель приедет, ей почти удалось убедить себя в обратном. А тут, на беду иль на счастье, он опять явился — совершенно нежданно, как снег на голову...

— Езжай, парень, не делай хуже ни ей, ни себе! — нашептывал внутренний голос. И Васель послушался, пришпорил коня так, что тот, перед тем как ринуться вперед, встал на дыбы.

Взвихрилось облако снежной пыли, копытами поднятой. След укрывали большие, не густо сыплющиеся снежинки. Сумерки сгущались, точно стынущий холодец.

Путаясь в юбке, Меланья побежала домой.

— Батюшка! — хлопнув дверьми столь громко, сколь это возможно, девушка ворвалась в переднюю, как вихрь. — Кто-нибудь! У-ух... — она привалилась к стене, переводя дух, но тут же бросилась к вышедшему из кухни отцу.

— О-о! — только и успел протянуть Ворох, прежде чем дочь вцепилась ему в плечи мертвой хваткой и на одной дыхании выпалила: