Стучит, гремит, откроется (СИ)

— Ворох, брось! — тоже стягивая шапку, весело воскликнул Стольник. — На моем веку я ночевал в таких хибарах, что, ежели их не к ночи помянуть, твой новенький сруб — прям княжьи палаты. Неплохо устроился, неплохо... Места всем хватает, полагаю?.. Но где же хозяйка, Мелюшка?

Тут отворилась одна из выходящих в столовую дверей, и вошла заслышавшая голоса красивая женщина в строгом темном платье, с красными щеками и немного выбившимися из-под чепца волосами. Она была занята готовкой — хоть сие не приличествовало зажиточной панне, Осоня готовила сама и дело это любила да знала.

— Где ты ездишь, а? Сказал же, ненадолго, а сколько нет!.. Не знала уже, что думать, — спокойно сказала Вороху жена, с упреком глядя на него. Она никогда не повышала голос, но, мнилось, крик порою был бы предпочтительнее спокойного тона.

— Не попрекай, а посмотри лучше, кого я тебе привез! — кивнул на стоящего чуть позади Стольника, который как раз вешал свою шубу на крючки, Ворох. — В кои-то веки немного посидеть с кумом в корчме — не грех.

— Кум, Боже, какие люди! — Осоня, только что обратившая внимание на второго вошедшего, доселе спиной к ней стоявшего, аж руками от удивления всплеснула. Подошла, традиционно расцеловала нежданного гостя в обе щеки. Куму пришлось согнуться чуть ли не вдвое, ибо Осоня была еще ниже мужа. — Сколько не видали мы тебя, уж и не вспомнить!

— Он же теперь важная птица, — с малой толикой зависти вздохнул Ворох. — Еле уговорил заехать.

— Премного извиняюсь! — Стольник несколько комично поклонился, приложив руку к груди. — Просто не мог вырваться, ибо князь без меня, что старец без посоха, — шагу ступить не может...

Открылась другая дверь, и, обратив на себя взоры всех бывших в комнате, на пороге стала Меланья. Девушке только-только вот исполнилось девятнадцать зим. Длинная и толстая коса ее, цвета ореха, спускалась почти до колен; красиво очерченные губы отнюдь не располагали к поцелую, ибо все лицо, будто немного вытянутое и чуточку всегда удивленное, с тонкими чертами и черными бровями, дышало твердостью, стойкостью, что, несмотря на явную привлекательность, отталкивало.

Среднего роста, повыше родителей, Меланья имела тонкий, подобно стволу молодой калины, стан, который так и хотелось охватить рукой, привлекая к себе. Впрочем, при взгляде на строгое лицо девицы подобные мысли мигом улетучивались.

Увидавши крестного, девушка будто порхнула к нему, подобрав юбки. Лицо ее, утратив суровую твердость, вспыхнуло румянцем.

— Ого! Ну и вымахала же ты, Мелонька! — обнимая крестницу, изумленно воскликнул Стольник. — До чего же похорошела! Дай лучше разгляжу тебя, стань к свету! Он подвел ее к окну, поцокал языком и выдал восхищенно: — Расцвела, что тут скажешь! Уже и замуж пора!

— Какой там замуж! — мотнула головой девушка, засмеявшись неожиданно легкомысленно. — Вы мне тут глупостей не рассказывайте, до замужества мне еще девовать да девовать... да, к тому же, пару поди сыщи.

— Скажу накрывать. Садитесь, скоро будет обед, — Осоня метнулась в кухню.

— За голодранца она сама не хочет, — сказал Ворох, усаживаясь. — А их на мой скарб хоть отбавляй, так и летят, как пчелы на мед. Любой бедняк будто считает своим долгом посвататься, сколько тыкв на отказы уходит...

— Скарб, говоришь... Хе-хе, ты о грошах или о дочке? — Стольник услужливо отодвинул стул Меланье, сел сам, по правую руку от крестницы.

— Э-э...

Девушка снова рассмеялась.

— Поймали, поймали вы батюшку на слове!.. Ладно уж, понятно — о деньгах. Хотя вот я тоже за скарб сгожусь, скажите ведь, крестный? — И лукавая показушно затрепетала ресницами, улыбаясь.

— Еще бы! За такой, что я бы сам за семью замками спрятал, — погладив ее по голове, согласился писарь. — Я тебе и матери гостинцев привез... Ворох меня прямо на ярмарке поймал... Вышел, называется, на товары в свободную колодежку** поглядеть, и на тебе. — Говоря это, Стольник полез за ворот алого бархатного жупана, вытащил два узелка и положил на середину стола большую ореховую ватрушку, предупредив Ивася, что получит он ее только после обеда. Развязав узелки, крестный подал Меланье шелковый платок, шитый серебром. Для Осони Стольник купил такой же, только с золотым шитьем, а для матери ее — дорогой чепец. Бытовал такой обычай — не являться в дом без гостинца которой-либо из женщин. Впервые бывший в гостях приносил дары каждой, бывалый не раз — мог и всем, но чаще всего случалось, что мужи одаривали хозяйку, а юноши — молодую дочь, возможную невесту. Впрочем, не будь сего обычая, Стольник все равно не приехал бы к куму с пустыми руками.

Поблагодарив, девушка восхищенно залюбовалась игрой серебряных нитей. Иваська то и дело кидал лакомые взгляды на ватрушку, которая занимала все его внимание.

Только кумовья завели разговор о делах, хлопнула сенная дверь. В облаке морозного пара за порог шагнул ехавший вслед за санями молодец. На вид ему нельзя было дать больше двадцати лет.

— Х-ху, ох и мороз же, ох и лютый, ох и проклятый! — сказал вошедший и обвел переднюю взглядом. Медленно стянул соболью шапку с темных кудрей, поклонился сидевшей за столом Меланье. Девушка поднялась.

Одновременно с тем из кухни вышли несущая поднос служанка, Осоня и пожилая чета: седой, как лунь, но крепенький и высокий дед Картош, да полная старушка, Шоршина, — родители Осони, доживавшие век на зятевой печи.

— Мой племянник, Васель, — представил Стольник.

— Пан Васель был с кумом на ярмарке, я не мог не закликать его к нам, — добавил Ворох.

Обменявшись приветствиями, все сели, найманка, расставив блюда, снова удалилась, а невесть с чего растерявшаяся Меланья так и продолжала стоять. Она не в силах была отвести взгляд от также застывшего, будто оглушенного, молодца. Заметив, что происходит, кум залихватски подмигнул Вороху да подкрутил ус. Ухмыляющийся Ворох кивнул, переводя взгляд с дочки на Васеля и обратно.

Молодой человек имел волевой подбородок, тонкие губы с не шибко густыми, зато бархатистыми усиками поверх, и нос с горбинкой. Глаза под прямыми бровями обычно смотрели без всякой боязни, с некоторой наглостью, а теперь — изумленно и, пожалуй, даже смущенно. Одевался Васель по-городскому, не чета деревенским парням в кожухах и свитках — одни только высокие сапоги выдавали в нем горожанина, причем небедного, что уж о полушубке на соболях говорить.

— К вашим услугам, панна, — словно во сне, он подошел к Меланье и взял ее руку для поцелуя, но девушка, очнувшись, нахмурилась и выдернула ладонь из его пальцев. Деревенская, она не привыкла к таким приветствиям.

— Меланья, будем знакомы. — Девушка блеснула карими глазами, показавшимися Васелю похожими на рысьи, и торопливо заняла свое место рядом с крестным.

"Ага, к ней не так-то просто и подступиться. Норовистая, яко дикая кобыла", — подумал Стольник, а вслух сказал племяннику лукаво:

— А что, Васель, не по рыбаку рыбка, а? Не по волчьим зубам овечка?

— Что вы толкуете, дядя? Какие рыбки, какие овечки?.. Не помешались ли вы, случаем, на этом морозе? — понемногу приходя в себя, пробормотал сконфуженный Васель.

— Да уж лучше от мороза на дворе помешаться, чем от мороза девичьего исстрадаться... — ухмыльнулся Стольник.

— Что-то такое вы городите, дядя... Лучше б про гостинцы напомнили. Ото если б не вспомнил сам, то так в город и повез бы, не отдавши. — Васель запоздало снял полушубок, извлек из внутреннего кармана сверток. Осоне и бабке достались расписные гребни. По подначке хорошо знающего женские пристрастия Стольника, нарочно сказавшего Васелю, что паненка любит украшения, но не шибко ими балована, Меланье со словами "а это, панна, вам" был протянут серебряный перстень-цветок с яхонтом. Гостинец упал из ладони в ладонь, взблеснув алым, точно искра. Меланья тут же сжала кулачок и опустила глаза. Незнамо почему она стеснялась теперь даже взглянуть на молодого гостя, хотя с деревенскими обычно была смелой и часто острила.