Запах цветущего кедра

— Мне тоже дай...

— Больше нет, пустая, — он потряс фляжку.

— Что, совсем нет?

Водка была и хранилась в пятилитровой канистре на дне рюкзака — запас на всё лето. Но сейчас был не тот случай, чтобы его беречь, потому что никакой экспедиции уже не будет. И удерживать сейчас от спиртного женщину, вернувшуюся с того света, не имело смысла. Стас достал водку, наполнил ею солдатскую фляжку и подал амазонке.

— Рюмок здесь нет.

Она сделала несколько мелких глотков, смакуя во рту, и не поморщилась: опыт пития из горлышка был.

— Давно здесь? — спросил Рассохин.

— Десятый месяц.

— Как вы сюда попадаете? — он отнял фляжку. — По конкурсу, что ли?

— Вербуют в клубах Стюарта, — проговорила она заученно, — присматривают на семинарах и предлагают... Сначала — как игры, увлечения, сказки про людей Кедра. Так обычно завлекают во все секты. Под благими предлогами. Тут — освобождение от мужской зависимости, совершенствование личности женщины...

— А у феминисток вербуют не так? В вашем клубе?

— У нас — фонд! Мы проводим акции в защиту женщин!

Рассохин едва сдержал мат.

— Какие акции?!.

— Фонд выполняет благородные задачи! — как-то уже привычно возмутилась амазонка. — Женщин превратили в товар! В предмет купли-продажи!

На голодный желудок даже от глотка хмель ударил ей в голову, но в груди согрелось, спорить и ругаться уже не было сил.

— Сумасшедший дом, — пробубнил Стас, — дурь, конец света...

Он сел за стол и начал жадно запихивать в себя тушёное мясо. Анжела посмотрела брезгливо.

— Вот как ты можешь? Есть, спать!..

— Могу...

— Ненавижу жующих мужчин!

— Отвернись.

— Вы становитесь похожими на животных!

— А моей маме нравилось смотреть... как мужчины едят. Нас было трое: отец, брат и я. Смотрела и радовалась.

— Какая пошлость!

— Не зли меня, — мирно посоветовал Стас.

— О тебе тут слава женоненавистника, — понаблюдав за ним, вдруг заявила она. — Даже Сысоева опасалась.

— Не сказала почему?

— Сказала... Только я не верю.

— Зря не веришь, — вяло признался он. — Мне и сейчас хочется поубивать вас... Или выдрать кнутом. Всю вашу общину мычащих... Для реабилитации. Навоображали себе, напридумывали сказок, отроковицы... А всего-то надо научиться любить.

Рассохин отставил пустую банку, достал трубку и набил табаком, но раскурить не успел, задремал, привалившись к стене. Когда свалился на лавку и как подложили спальник под голову — не почувствовал.

Кошмар начал сниться сразу же — перевозбуждённое сознание продолжало бодрствовать. Ему приснилось, будто женщин снесло севернее затопленного острова, и там есть большая, настоящая сора — когда-то стащенный половодьем залом с Карагача. Среди завалов преющего леса лежали утопленницы, но не мёртвые, точнее ещё не умершие — впавшие в некое состояние между жизнью и смертью, как Анжела. И если найти способ разбудить их, то всех ещё можно оживить.

Во сне он понимал, что это кошмар, и всё равно думал, что завтра надо проверить: может, и в самом деле есть где-то поблизости такая сора, и фарватер на разливах есть, например по озёрным ложбинам поймы...

Потом одна из утопленниц вдруг вскочила и оказалась Женей Семёновой! Она что-то страстно говорила, слов было не разобрать, однако Стас уловил смысл: учила, как вернуть женщин к жизни. Надо было каждую взять на руки и качать, как плачущего ребёнка. И во сне же он догадался, откуда происходит выражение «откачать утопленника». Оказывается, всё так просто! Он уже готов был откачивать, но Женя вдруг сказала:

— Вставай, Стас. Нашу палатку топит!

Он и в самом деле увидел, что они в палатке, вдвоём, и в той самой, что были в кедровнике у рассошинской россыпи. Женя привстала, нависла над ним и смотрит, как блудница, — влюблённо и маняще. Стас хотел обнять её, но тяжёлые руки упали, а на полу уже вода! Ему же так не хотелось расставаться с ней! Будто знал: стоит встать — и блудница исчезнет. И тогда он решил ещё подремать, точно зная, что это не опасно. Будет время спокойно встать, собраться и выйти наружу.

И вскочил резко: не от воды — от тревожного шума наверху. Но наяву всё было тихо, под ногами сухо, и вроде бы амазонка простуженно сопит у своей стены. Всё-таки он нащупал фонарик на столе, включил: Анжела сидела на постели, завернувшись в одеяло.

— Там собака лает! — шёпотом сообщила она. — А ты спишь — не разбудить!

Рассохин зажёг свечу и надел куртку.

— Сиди, я посмотрю.

На улице ещё была ночь, в кедровнике же и вовсе хоть глаз выколи. Пёс вертелся возле люка, лаял и звал за собой, отбегая в сторону лагеря.

— Пошли, — сказал Стас. — Что там?

Кавказец вёл его по кедрачу, стараясь держаться в луче фонаря, и заманивал всё дальше и дальше. С крон капало, и, судя по шуму, моросил мелкий дождь. Рассохин спугнул лосиху с телятами, затем несколько зайцев, попавших под свет, на которых пёс с проснувшимся охотничьим инстинктом даже внимания не обратил. Наконец ветер пахнул горькой вонью сырого пожарища, и впереди чуть посветлело.

И оттуда же послышался злобный гулкий лай.

Стас достал пистолет и передёрнул затвор. На краю кедровника он остановился и, не включая фонаря, осмотрелся. Впереди была когда-то разрубленная и теперь заросшая молодняком противопожарная полоса вокруг лагеря. Густая высокая поросль стояла стеной, холодная и мокрая от дождя, и где-то там, в глубине, остервенело гавкал кавказец. Луч света не пробивал и на пару метров, утыкаясь в чащобник, лезть в который не хотелось, к тому же Рассохину почудился приглушенный звериный рык. Весенние голодные медведи, выжатые половодьем, запросто могли переплыть на остров, благо что по кедровнику всюду бродили непуганые домашние самки с телятами. Соваться в потёмках на голос собаки, да ещё в недра зарослей, было опасно. Стас выстрелил вверх и прислушался. Будь зверь — сразу бы ломанулся даже от пистолетного щелчка, однако в полосе всё стихло. Скоро смолкший кавказец вновь заорал, и на том же месте.

И вдруг отчётливо послышался отчаянный человеческий крик:

— Помогите!

Рассохин стал продираться сквозь заросли, подсвечивая фонарём, однако то и дело попадал в глубокие и старые противопожарные рытвины. А человек уже кричал и стонал почти безостановочно, как звуковой маяк. Оставалось несколько метров, когда в сполохах света показалась жердь, застрявшая между деревьев, и на ней — крестообразная фигура человека!

— Опа! — только и сказал Стас, мгновенно вспомнив распятого на Красной Прорве Скуратенко.

Это был здоровый, мордатый мужик лет под сорок, однако не измученный и не изъеденный гнусом. Физиономия красная, короткие волосы дыбом и вся верхняя одежда — в клочья. А пёс продолжал рвать его за штаны, даже когда Рассохин оказался рядом.

— Убери собаку! — заорал мужик. — Ну, что встал?! Он меня покусал!

На распятом оказался песочный камуфляж!

Стас поймал кавказца за ошейник и оттащил.

— Кто тебя так? — спросил с интересом.

— Не знаю! Освобождай! Давай, шевелись, руки затекли!

Одного накладного кармана на брюках не было, второй

болтался у колена, в прорехах зияло голое тело с запёкшейся кровью.

— У тебя связь есть с большой землёй?

Мужик гневно мотнул головой.

— Была связь! Всё отняли! Освобождай!

— Когда отняли?

— Утром ещё. Скоро сутки сижу... Режь верёвки!

— Что же ты, сволочь, МЧС не вызвал? Я же просил! Кричал: женщины тонут! Скажешь — не слышал?

— Слышал... Не имел права!

— Спасать не имел права?!

— Обнаруживать себя! Специфика службы... Убери пса! А если он бешеный?!

Рассохин оттолкнул пса, подошёл вплотную и посветил в лицо.

— Так вот, женщины утонули. Все! И теперь ты за это ответишь. Где второй?

Мордатый обвис на жерди.

— Мы выполняли инструкции, — вяло оправдался он. — Был приказ... Я действующий офицер ФСБ!