Выкорчеванная (ЛП)

— Полагаю, ты просто любезно попросила, и Чаща сама отдала ее тебе обратно? — спросил Рагосток, не отрываясь от дела: он один за другим впечатывал большим пальцем драгоценные камушки в золото.

— Дракон… Саркан… — я с радостью обнаружила, что, произнося его имя, чувствую легкую поддержку, — он решил, что Чаща отпустила ее ко мне для того, чтобы устроить ловушку.

— Ну хоть он-то еще не совсем потерял мозги, — произнесла Алёша. — И почему же он немедленно ее не уничтожил? Он, как и любой другой отличное знает, что гласит закон.

— Он позволил… позволил мне попытаться, — ответила я. — Попытаться ее очистить. А когда это сработало…

— Или вам так показалось, — сказала она, покачав головой: — Так жалость приводит к несчастьям. Что ж, удивительно услышать подобное о Саркане. Но и лучшие из нас в более раннем возрасте теряли голову из-за девушки.

Я не знала, что на это ответить. Хотела было возразить, сказать: «Что вы! Все это неправда!» — но слова застряли в горле.

— А обо мне ты считаешь, что я также потерял из-за нее голову? — умилительным тоном спросил Сокол. — И принц Марек в придачу?

Она почти презрительно посмотрела на него:

— Когда Мареку было восемь, он почти месяц вымаливал у отца армию и всех до единого волшебников Польни, чтобы отправиться в Чащу и вернуть мать, — ответила она. — Но он давно не ребенок. Ему бы следовало вспомнить о законе, как и тебе. Во сколько жизней вам обошелся этот крестовый поход? Вы забрали три десятка ветеранов, всадников, из которых каждый был великолепным бойцом, и у каждого был клинок моей работы…

— И мы привели назад королеву, — ответил Сокол с внезапным напором в голосе, — или для тебя это ничего не значит?

Рагосток шумно и многозначительно вздохнул, не отрываясь от работы над золотым обручем.

— Какая нам разница? Король хочет, чтобы мы испытали девицу… так давайте уже испытаем и на том покончим. — Судя по его тону он не ожидал, что это займет много времени.

Отец Балло прочистил горло. Он потянулся за пером, макнул его в чернильницу и наклонился ко мне, уставившись сквозь небольшие стеклышки:

— Ты довольно молода для испытания. Скажи, дорогая, сколько времени ты училась у мастера?

— С праздника урожая, — ответила я, и посмотрела в его недоверчивые глаза.

Почему-то Саркан не упомянул, что обычно волшебники учатся семь лет перед тем, как попросить внести их в реестр. Спустя три часа, за время которых я провалила добрую половину предлагаемых ими заклинаний, попутно изнурив себя, даже отец Балло был склонен поверить в то, что Саркан потерял от меня голову либо решил глупо над ними подшутить, раз отправил меня на испытание.

Сокол мне никак не помог: он с интересом наблюдал со стороны, а когда его спросили, какие заклинания в моем исполнении он видел, просто ответил:

— Не думаю, что смогу уверенно сказать. Всегда тяжело отличить работу ученика от работы самого мастера, а Саркан, разумеется, постоянно был рядом. Я бы предпочел, чтобы вы полагались на собственное суждение. — И посмотрел на меня из-под ресниц, напоминая мне о своем предложении.

Скрипнув зубами, я вновь попыталась обратиться к Балло: кажется, в его лице я могла надеяться на большую симпатию, хотя даже он все сильнее раздражался:

— Сэр, я вам уже говорила. Я не использую такие заклинания.

— Никаких других заклинаний нет, — ответил он, раздраженный и смущенный одновременно. — Мы перепробовали все: от исцеления до гравировки. Каждый элемент из каждой четверти предрасположенности. Нет категории, которая бы не охватывала все эти заклинания.

— Вот только это ваше волшебство. Не такое… как у Яги, — ответила я, подобрав пример, который, я была уверена, им знаком.

Отец Балло еще подозрительнее уставился на меня:

— У Яги? Чему, во имя всего на свете, тебя учил Саркан? Яга — это народные сказки, — я посмотрела на него. — Ее похождения позаимствованы у горстки настоящих чародеев, приправлены причудливыми дополнениями и преувеличены за прошедшие века до мифических размеров.

Я беспомощно стояла, глядя на него. Он был единственный их них, кто был со мной вежлив, и вот сейчас он с серьезным лицом заявляет мне, что Яги не существовало.

— Ну что ж, мы потратили достаточно времени, — заявил Рагосток. Хотя ему-то было грех жаловаться: он ни на минуту не прекращал работать и сейчас его драгоценный обруч превратился в высокую композицию с оправой посредине, подготовленной для крупного камня. Украшение чуть гудело от запертой в него силы. — Способность справиться с десятком простеньких заклятий не делает ее достойной внесения в реестр, ни сейчас, никогда. Алёша с самого начала была права на счет Саркана. — Он снова оглядел меня с головы до ног. — И такому отсутствию вкуса, нет оправдания.

Я была полностью убита, страшно разгневана и еще больше напугана: насколько мне было известно, следующим утром мог начаться суд. Я с силой, несмотря на корсет, втянула в себя воздух, поднялась, отодвинув стул и топнула скрытой под юбкой ногой, произнеся: «Fulmia». Мой каблук звякнул по камню, удар срезонировал внутри меня и отозвался волной волшебства. Замок вокруг нас вздрогнул как сонный великан. Свисавшие с лампы над нашей головой драгоценные камни зазвенели друг о друга, а с полок попадали книги.

Рогосток вскочил на ноги, опрокинув кресло. Его обруч вывалился из рук и укатился по столу. Отец Балло с удивленным смущением оглядел комнату, потом перевел взгляд на меня в легком смятении, словно подыскивал иное объяснение. Я стояла, глубоко дыша, оперев руки в бока, все еще внутренне резонируя с ног до головы:

— Это на ваш взгляд достаточно волшебно, чтобы внести меня в реестр? Или вам хочется еще?

Они молча смотрели на меня. Я слышала снаружи во дворе крики, топот множества ног. Внутрь заглянули стражники, схватившись за мечи. Тут я поняла, что только что встряхнула и королевский замок, и всю столицу, а также накричала на самых могущественных волшебников страны.

В конце концов им пришлось внести меня в список. Король потребовал объяснить, как произошло землетрясение и ему рассказали, что оно было из-за меня. После этого они уже не могли утверждать, что я не совсем ведьма. Хотя это их вовсе не обрадовало. Рагосток кажется принял все близко к сердцу и обиделся, что на мой взгляд было нечестно: это он первый начал меня оскорблять. Алёша стала относиться ко мне с еще большей подозрительностью, словно считала, что я скрывала свою силу ради каких-то хитрых замыслов. А отец Балло не хотел меня признавать, потому что я оказалась совершенно вне поля его понимания. Он не был недобрым, но он, как и Саркан, был одержим страстью попытаться объяснить все на свете, однако без его воли к признанию поражения. Если отец Балло не мог чего-то найти в книгах, значит этого не существует, а если он сумел найти подтверждение в трех книгах, то это непоколебимая истина. Только Сокол мне улыбнулся с раздражающим намеком на скрытое веселье, но я бы справилась и без его ухмылок.

Следующим утром мне предстояло снова встретиться с ними в библиотеке для церемонии выбора имени. Стоя в окружении этих четверых я чувствовала себя в гораздо большем одиночестве, чем в первые дни в Башне Дракона, оторванная от всего, что знала. Чувствовать, что ни один из них не является моим другом, и даже не желает мне ничего хорошего, было хуже одиночества. Если бы меня тут же поразило громом, они бы вздохнули с облегчением, и точно не расстроились бы. Однако я набралась решимости не замечать этого. Все, что меня волновало, что я смогу выступить в защиту Каси. Сейчас я уже знала наверняка, что за нее больше некому было бы заступиться. Она ничего не значила.

Выбор имени оказался скорее еще одним испытанием, чем собственно церемонией. Они усадили меня за рабочий стол, дали мне в руки чашу с водой и поставили еще три чаши с разными порошками: красным, желтым и голубым; свечу и железный колокольчик с гравированными золотыми буквами. Отец Балло положил передо мной пергамент заклинания выбора имени: это был список из девяти длинных запутанных слов с подробными указаниями как произносить каждый слог и где ставить ударение в слове.