Лиловый (I) (СИ)

-- Как ты можешь быть таким беспечным, Абу, -- сказал Острон. Кузнец пожал плечами.

-- Ну, парень, это своего рода искусство. Что бы ни случилось, этому не сломить меня, вроде того. Понимаю, ты еще мало пожил на этом свете и почти не видал смертей, так что вчерашняя битва стала для тебя потрясением... а я жил в Тейшарке долгие годы и навидался всякого.

Его лицо стало суровым, совершенно не напоминая обычного Абу Кабила; впрочем, странный холодок в его глазах ушел так же, как и появился, мгновенно, и Абу уже снова улыбнулся.

-- Молодость и жизнь все равно берет свое. Забирайся в седло, красавица, время выходить в путь.

Он шлепнул верблюда по боку, и животное, сердито сплюнув, опустилось на колени. Сафир оглянулась; в ее глазах стояли слезы.

-- У тебя когда-нибудь умирали близкие, Абу Кабил? -- спросила она.

-- Гм-м, -- задумался будто тот. -- Ты знаешь, красавица, смотря что считать за близкие отношения. Много моих знакомых погибло за прошедшие пятнадцать лет. Я, пожалуй, знаю, что это такое.

-- Наш хороший друг погиб в этой битве, -- с легким вызовом сказала тогда Сафир. Абу только пожал плечами.

-- Садись, -- он кивнул на верблюда. -- Эта ско... м-м, этот скакун долго ждать не будет.

Вздохнув, девушка подошла к животному и забралась в седло. Стремительный Ветер подниматься и не думал; Абу пришлось хлестнуть его прутом, чтобы верблюд начал вставать.

Весь день Острон шел рядом с верблюдом, на котором ехала Сафир, и молча смотрел себе под ноги. Абу Кабил так и остался с ними, ступал возле дяди Мансура, и они даже разговаривали о чем-то. К вечеру они достигли небольшого оазиса, который благодаря недавнему ливню временно увеличился в размерах, и озеро в его центре разлилось, местами образовав болотце. Это была первая относительно спокойная стоянка после разрушения Тейшарка; люди немедленно ушли на охоту, и джейфары -- среди первых, с деревьев собирали плоды, а у берега озера образовалось столпотворение.

Острон в тот вечер обессиленно валялся, прислонившись спиной к стволу пальмы, и смотрел на закат. Сафир сидела рядом, но они не разговаривали, чувствуя какую-то странную неловкость; тень погибшего спутника будто стояла между ними.

Острон сначала увидел летящую над барханами пеструю птицу, в которой не сразу признал сову Сунгая; сам джейфар пришел с другой стороны, неся через плечо убитую козу. Он коротко улыбнулся Острону и Сафир и вытянул руку, на которую села Хамсин, завозилась, вертя головой. Сунгай нахмурился.

-- Большой отряд приближается к оазису, -- сообщил он. -- Воины в нем встревожены и явно проделали большой путь. Во главе отряда едет светловолосый нари. Мне говорили, много людей ушло в центральную часть стены перед нападением?

-- Да, -- вскинулся Острон. -- Командир Муджалед увел пять тысяч человек. Быть может, это он? У него светлые волосы.

Новость разнеслась по оазису быстро, люди прибежали на его окраину, выглядывая отряд. Вскоре действительно стало возможно разглядеть всадников, едущих небыстрой рысью по каменистой долине. Они приближались и приближались, пока взволнованный Острон не различил лицо командира, ехавшего впереди.

Он вздохнул с облегчением: он узнал эту бороду-косицу.

Муджалед спешился и почти побежал к людям, стоявшим в сени пальм; Халик встречал его, великан на фоне коротышек, и внимательно смотрел на него. Нари наконец подошел к нему и склонил голову.

-- Мир тебе, слуга Мубаррада, -- сказал он. -- Мой отряд вернулся в Тейшарк так быстро, как смог, но город уже кишел одержимыми, а нас слишком мало, и нам пришлось идти в ближайший оазис. Выжил ли генерал Ат-Табарани?

-- Нет, -- сурово ответил Халик. -- Выжило четыре тысячи с небольшим, Муджалед. Временно здесь за главного я, хотя видят боги, лучше бы это был старик Ат-Табарани.

Муджалед побледнел, хотя, казалось бы, куда белее, и стиснул кулаки.

-- Кто предал нас? -- спросил командир. Халик вздохнул.

-- Мутталиб, -- выплюнул он ненавистное имя. -- Этот безумец, скрывавшийся под личиной нормального человека. Он провел одержимых в город и позволил им разрушить его. Я... отомстил ему за смерть генерала, но боюсь, нет достаточной кары за гибель десятков тысяч людей.

Светловолосый нари тяжко вздохнул, опуская голову.

-- Что же, -- сказал он. -- Это печальные новости. Я опасался чего-то подобного... но даже я не подумал бы о таком. Что же делать теперь, слуга Мубаррада? Ты поведешь нас?

-- Поведу, -- буркнул Халик, -- пока что. В эти темные времена люди готовы идти за кем попало, пусть лучше это буду я. Мы отступаем на берег Харрод, Муджалед, чтобы набраться сил.

-- Но если одержимые устремятся следом? -- обеспокоился тот. -- Если они нагонят нас теперь, когда мы так слабы...

-- Этого не произойдет, -- перебил его великан. -- Я думаю, у нас будет передышка... до конца зимы. Размести своих людей в оазисе, Муджалед, и отыщи меня: нам нужно о многом поговорить. Кстати... -- Халик оглянулся, ища взглядом, и нашел Острона среди остальных людей. -- Этот парень, Острон, оказался Одаренным.

Лицо Муджаледа осветилось радостью.

-- Боги с нами, -- сказал он. -- Значит, еще не все потеряно.

Фарсанг восьмой

-- По правде говоря, я не знаю, что я тогда сделал, -- признался он, пожимая плечами. Кучерявый джейфар сидел напротив и внимательно смотрел на Острона. Совы опять не было: то ли охотится, то ли на разведке.

-- Как мне сказал этот ассахан, как его звали?.. Абу, ты просто вывалился из переулка, весь объятый пламенем, -- произнес Сунгай. -- Нормальный человек на твоем месте поджарился бы живьем в первую же минуту, а ты шел, будто ничего не видя перед собой, и даже бурнус на тебе не опалило. Тогда как пламя, посеянное тобой, и на следующий день еще полыхало в развалинах города.

Острон поморщился: думать о Тейшарке, как о развалинах, ему было дико и неприятно.

-- Об этом мне уже говорили, -- вздохнул он. -- Но как я это сделал? Чтоб мне провалиться, если я знаю.

Сунгай негромко рассмеялся, вытянул руку над самой землей; из травы вдруг шмыгнула крохотная ящерица и забралась к нему на ладонь.

-- Я поначалу вовсе не понимал, что делаю, -- сказал джейфар, поднося ящерицу к глазам. Помолчал, сосредоточенно разглядывая ее, потом добавил: -- Она говорит, что огромный человек с огнем внутри о чем-то спорит с бледным человеком у соседнего костра. Хм, Халик в чем-то не согласен с Муджаледом?..

-- Скажи, -- задумался Острон, -- а после того, как ты понял, что можешь разговаривать с животными... каково тебе стало охотиться на них и убивать их? Ведь это, наверное, все равно что убить человека, который молит о пощаде?

Темные глаза Сунгая блеснули.

-- Хороший вопрос, -- пробормотал он и отпустил ящерицу. -- Я бы сказал... основательный. Понимаешь, Острон, животные куда ближе к природе, чем мы, люди. Для них нет такого понятия, как мораль. Все они точно понимают одно: есть потребность. Необходимость совершать какие-то действия для того, чтобы выжить. Шакал утаскивает из гнезда земляной кукушки птенцов и поедает их; он это делает для того, чтобы выжить. Конечно, кукушка старается не допустить этого, но если это случилось, не думай, будто животные будут держать зло друг на друга, словно обиженные люди.

-- ...Я бы, наверное, никогда больше не смог даже просто ходить без оглядки, зная, что в любую минуту могу нечаянно раздавить какого-нибудь жука, с которым еще и могу разговаривать.

-- У них все равно не такое сознание, как у людей, -- возразил Сунгай. -- С насекомыми разговаривать почти невозможно, парень. С более крупными животными можно, но с некоторыми все равно трудно; их сознание... меньше человеческого, что ли. Моя Хамсин -- особенная, я вырастил ее и учил, как мог, с тех пор, как она была птенцом. Но даже для нее есть невозможные вещи. Она никак не научится считать больше, чем до шести, -- столько пальцев у нее на лапах, -- а про чтение я вообще молчу: ее зрение попросту устроено по-другому. Кое-какие человеческие штуки она вовсе не понимает. Временами я думаю, что мой Дар не в последнюю очередь в том, чтобы уметь ограничивать собственное сознание до животного уровня.