Великая Ордалия (ЛП)

Мгновение тишины, отягощенной нечеловеческими размышлениями.

—Я лишен твоей славы и твоего уважения, — кротким тоном ответил Ойнарал Последний Сын. — Это верно. Однако никто не может быть избавлен от твоей предательской крови, сын Вири.

Некая доля решительности появилась в глазах Нин’килйираса, и Сорвил  понял не просто оскорбительность этих слов, но и связанные с ними тонкости. Король нелюдей был внуком Нин’джанджина…

Ниль’гиккаса более не было в живых. И остатки Иштеребинта были разделены надвое.

— Подобные речи еще недавно карались смертью, — произнес  Нин’килйирас голосом подобным удавке.

Ойнарал только фыркнул .

— Похоже, мы стареем быстрее своих намерений…

— Ты будешь соглашаться со мной так, как соглашался с моим кузеном! — завопил охваченный яростью  Нин’килйирас. — Ты! Будешь! Соглашаться! Ты будешь считаться с моим священным саном, ибо он восходит к крови Рода Высочайшего и Глубочайшего, Рода Королей!  Я! Я  в этом доме последний сын Тсоноса, и только потомки Тсоноса имеют право властвовать! Он взмахнул рукой в жесте сразу чуждом и знакомом, разбрызгивая масло по решетчатому полу. — Только я один являюсь потомком Имиморула!

— Тогда, наверное,   — кротко промолвил  Ойнарал, — Каноны Усопших полезны одним только мертвецам.

— Святотатство! — зашелся в крике король нелюдей. — Святотатство! — Голос его со скрежетом  ударял в словно бы подвешенные в воздухе стены Чашевидной палаты. Сорвил сперва решил, было, что этот приступ ярости сулит скорую кончину упырю по имени Ойнарал Последний Сын, однако возбужденное,  затравленное выражение на лице короля нелюдей немедленно уверило его в обратном. Его конвоир  не столько рисковал, сколько провоцировал короля, понял Сорвил. Ойнарал не оскорблял, но демонстрировал…

И Скорбь пожирала Нин’килйираса прямо перед их глазами.

— Никто не оспаривает твоих прав, Тсонос, — заявил владыка Килкуликкас, делая шаг вперед и бросая одновременно хмурый взгляд в сторону Ойнарала — хмурый, но лишенный гнева. Возвысившись над Сорвилом, он стал перед Последним Сыном, блистая нимилевым хауберком, великолепным рядом с нечестивым золотом Нин’килйираса  —соггомантовым хауберком, вдруг понял молодой человек. Многое, ох, многое промелькнуло в этом коротком разделенном обоими взгляде. Прежде чем присоединиться к Ойнаралу, квуйя опустил белую ладонь на его плечо, буквально заставив того пасть на колени.

И все, кто был в железном Ораториуме присоединились к этому поклону, соединив за спиной пальцы рук.

— Д-да, — промолвил  Нин’килйирас, смущенно хмурясь. — Все мы — один Дом! И не лучше ли закончить на этом высоком чувстве?

— Однако вопрос об этом смертном и о Плодородии так и остался нерешенным, — Напомнил ему Килкуликкас.

Нин’килйирас  искоса посмотрел на Владыку Лебедей, нахмурился, словно бы речь шла о каких-то пустяках. И с нетерпением отмахнулся от попытавшегося вмешаться Харапиора.

— Ах, ну, да, да, да… — промолвил король с легким раздражением.

И Сорвил понял, что король нелюдей не может вспомнить…  и пытается скрыть этот факт за пренебрежением к деталям.

— Так значит, мы договорились? — проговорил Килкуликкас.

— Да… конечно.

Блистательный квуйя  распрямился, кивнув как бы в знак согласия. — O, Тсонос, мудрость твоя всегда служит  нам путеводной звездой. Если война отменяет Ниом, как следует нам обойтись с этим сыном рода людского? Как защитить нам свою Гору от гнева Сотни?

Всё это время Ойнарал упорно рассматривал пол под своими ногами. Сорвил не мог не заметить, что тяжелая, белая ладонь Килкуликкаса на его плече явно свидетельствует о поддержке и одобрении.

— Да! Да! Благословен он, хранитель Иштеребинта, — Объявил Нин’килйирас. — Человеческий король, назначенный Богом враг нашего врага… не будем чинить ему никаких неудобств.

Сорвил едва не фыркнул, учитывая то, что руки его оставались привязанными к шесту за его спиной.

Владыка Лебедей просиял в деланном восхищении, шелковая перевязь кровавым перекрестьем охватывала его кольчугу. Огоньки взыграли на нимилевой броне, распадаясь на тысячи  мелких лебяжьих фигурок.

— Как ты мудр, Тсонос. Но ему, конечно же , потребуется сику…

Почему же ему кажется, что он горит  в каком-то незримом и неведомом месте?

Что сделали с ним эти твари?

Сорвил следил за тем, как алебастровые уста Харапиора вкладывали в ухо Нин’килйираса один за другим неслышные — и зловещие, в этом невозможно было усомниться — факты. Впрочем, понятно было, что Чашевидная палата не так уж отличается от дворов человеческих королей, и её раздирают конфликты и интриги подземного королевства, борьба за влияние и власть в нем. Ойнарал не стал считаться с необходимостью поддержания и так преувеличенного   авторитета, но постарался подчеркнуть некомпетентность своего короля  — как  раб ставки много превосходящей ту единственную монету, которой можно считать его жизнь. Поддержка со стороны владыки Килкуликкаса подтверждала наличие заговора.

И вся его надежда спасти Серву, осознал молодой человек, может осуществиться только с помощью этих двоих упырей.

Бескровный как гриб король нелюдей восседал на Чернокованном Престоле, наблюдая за тем, как перерезали путы Сорвила. Молодой человек поднялся на ноги, испытывая прежнее чувство потери ориентации, опробуя суставы, приводя в чувство ладони. Собравшиеся ишрои и квуйя без всякого стеснения наблюдали за ним, черные глаза их поблескивали, непристойные доспехи искрились в магическом свете. Нотку безумия зрелищу добавляла полная схожесть их лиц. Тем не менее, Сорвил обнаружил, что сумел узнать и остальных: Випполя Старшего, ещё одного из числа бежавших из Сиоля и самого одаренного среди живущих куйя. Моймориккаса, долгое время именовавшегося  Пожирателем Земли, благодаря своей зачарованной дубине, что звалась Гмимира, прославленной Могильщице, выбивавшей саму землю из-под ног врага. Узнал он и остальных, причем с уверенностью, хотя бледность и красота делали их идентичными, а не просто похожими друг на друга. И в то самое время, когда одна часть его души распознавала отдельные личности, другая настаивала на том, что он имеет дело всего лишь  с неведомой ему прежде породой шранков   — созданной не по подобию обезьян или псов, но как здоровые и крепкие, хоть и искаженные люди.

С точки зрения сына Сакарпа — никак не менее, чем подлинного сына Приграничья — они не могли быть никем иным.

Блистательное собрание  без малейшего предупреждения опустилось на одно колено …

— Наш дом обнимает тебя, Сорвил, сын Харвила, —провозгласил в унисон хор голосов.

Молодой человек обнаружил, что попросту знает ритуальный ответ… каким-то образом.

— Да снизойдет на вас… благодать…

Он закашлялся, ощутив как его рот и горло пытаются произнести чуждые и незнакомые звуки… ощутив как оскверняет он собственный речевой аппарат словами этого святотатственного языка… Ужас стиснул удушьем его гортань.

— Да обретете вы…все возможные почести…?

Что здесь происходит?

Он повернулся к Ойнаралу, своему сику, отчаянно нуждаясь в руководстве теперь, когда подневольность и принуждение покинули место сего безумного действа. Однако Владыка Лебедей  уже привлек внимание Ойнарала, возложив свои ладони на его женственные щеки обеими руками, как может мужчина повернуть к себе голову любимого им ребенка. И хотя подобная снисходительность отталкивала младшего, глубинное чувство его одобряло жест, зная как много подобных интимных  подробностей хранит священная иерархия.

— Запомни случившееся … — шепнул Килкуликкас Ойнаралу.

Тот ответил высокому квуйя долгим взглядом, после чего, схватив Сорвила за руку торопливо повлек его прочь от упыриного короля и его подземного двора. Тонкая цепочка обращений последовала за ними, подчас  резких и скрипучих, подчас жалостных, произнесенных тонкими голосами.