Ненависть

и будет весь вечер угрюмо, но мало пить, а потом уйдет в свою комнату. И вот тогда… Тогда он пожалеет, что не рассмотрел Диз получше. А впрочем, он не увидел бы ничего, что могло бы его насторожить.

Резные часы на стене над стойкой гулко пробили восемь. Диз выпрямилась, напряженно вглядываясь в дверной проем. Старый вояка за соседним столом подозрительно покосился на нее, но она этого не заметила. Восемь. Дэмьен должен прийти в восемь. А судя по тому, что она узнала об этом человеке, он всегда делает то, что намеревался.

И он пришел. То есть не он… Это не мог быть он… Диз ощутила, как ее захлестывает волна горького, яростного разочарования… потом удивления… недоверия… и — гнева.

Он был совершенно не таким, как она себе представляла. Средний рост, худощавое тело, спокойное лицо с чуть впалыми, гладко выбритыми щеками. И волосы — густые, мягкие, обрамляющие лицо — русые, а не черные. А кроме того, он оказался гораздо моложе, чем она ожидала. Ему, наверное, еще не исполнилось тридцати. Правда, он был в черном, как ей и сказали, и только поэтому она его узнала. Хотя не только поэтому… Что-то в его равнодушных темных глазах выдавало в нем убийцу. Она не знала, что именно, но…

— Но ты в этом уверена, — сказала девочка в синей тунике и чуть склонила набок маленькую головку, закутанную в покрывало. — Потому что ты сама убийца.

Диз резко обернулась, но ее уже не было. Если она вообще появлялась.

Задрожав, Диз откинулась на спинку стула, уйдя в тень. Она не хотела, чтобы Дэмьен видел ее лицо. Она уже не была уверена, что он ничего не сможет там прочесть. Как минимум гнев — яростный, беспомощный гнев, охвативший ее, когда увидела врага и поняла, что ошибалась. Пусть в чем-то… пусть в такой малости, — но ошибалась. А Диз не любила промахов.

«За это ты мне тоже заплатишь», — подумала она и отпила вина.

Ему еще за многое предстояло заплатить. За то, как непринужденно он разговаривал со служанкой, даже не пытаясь ее лапать. За то, как смотрел на женщину, певшую что-то безобразно лирическое на диалекте вейнтгеймских друидов. И за то, как потом танцевал с ней, за то, как сильно его гибкие, красивые, вымазанные в крови руки сжимали ее не по годам тонкую талию. За то, каким счастливым было его лицо. За то, что оно вообще было, — живое человеческое лицо, а не глянцевая маска трагика с опущенными вниз уголками рта. За то, что всё оказалось не так, как представляла себе Диз.

Но, по большому счету, это было ей на руку. Она видела, как он шатался, возвращаясь к своему столу, и мгновенно поняла, что он пьян, хотя, возможно, и не от вина. Это сразу подняло ей настроение: она выпрямилась, когда он прошел мимо нее, и вдруг замерла с застывшей на губах улыбкой, совершенно отчетливо услышав срывающийся мужской голос:

— И больше ничего не надо, и больше ничего не надо.

Диз — эта Диз, нынешняя, та, которая смотрела на всё это сквозь три года, — застыла, потом вздрогнула, рванулась к своему телу, ощутила, как взмокшие ладони жмутся к опаленной коже