Из того ли то из города (СИ)

Улучил минуту, отвел в сторонку Сороку, - так горожанина звали, что его под стенами допрашивал; он с той поры чуть не первым лицом в городе стал, - да и рассказал ему о встрече той.

- Понимаешь теперь, почему не надо мне ни злата-серебра, ни скатного жемчуга, почему не жить во городе Чернигове, и не слыть у вас воеводою? Не просто так в Киев спешу. Задумка у меня есть, чтоб собрались в дружине киевской все богатыри со всех концов земли нашей, чтоб встали они заедино не только за Киев с Черниговом. И то пойми, негоже нам промеж себя собачиться, который город набольший. Коль не станем в ладу жить, погибель нам всем скорая. Не от одного ворога, так от другого, - была бы шея, а хомут найдется. Держи вот, - Илья разломил корку надвое, одну половину протянул Сороке, вторую сунул в рот. - Врать не буду, не знаю, как меня в Киеве примут, а только как вспомню, сколькими пожарищами степняки путь свой до Чернигова отметили, все внутри переворачивается. Не усидеть мне у вас... - Вздохнул. Потом спросил: - Дорогу покажешь?

Сорока медленно жевал корку. Мотнул головой, словно отгоняя что-то, кивнул.

- Ты, Илья, не серчай, но коли народ тебя просит, так и быть бы по сему, такова моя думка. Но тебя, видно, и на цепях не удержать. И на том спасибо, что выручил. Коли сбудется твоя задумка, исполать тебе, а коли нет... Обидишь ты народ отказом своим, сильно обидишь, в другой раз не позовут... А дорога... Не одна тут дорога, целых две. Одна - прямоезжая, верст двести, говорят; другая, окольная, и не сосчитать, сколько. Тебе какую?

- Которую покороче. Чтоб скорее.

- Ну, насчет покороче и поскорее, про то бабка надвое сказала. Прямоезжая дорожка заколодила, заколодила дорожка, замуравила. Серый зверь тут не прорыскивает, черный ворон не пролетывает, так-то вот.

- С чего это?

- А с того, что есть там по пути речка Смородина. Да что там речка, - речища, поболее версты. Была там когда-то переправа обустроена, была, да сплыла.

- Так чего ж сызнова не обустроили?

- К чему? Все равно дорогой этой давно уже никто не пользуется.

- Ты прямо говори, не крути. Чего там такое невиданное.

- Виданное - невиданное... Вроде как поселилось там чудо чудное, диво дивное. Обличьем, кто говорит - человек, кто - иное, на птицу похожее. По прозванию - Соловей. И такой это он огромадный, что устроил себе гнездо аж на семи дубах...

- Это ж какое гузно отъесть надобно, - хохотнул Илья.

Сорока осекся; было видно, что ему это никогда и в голову не приходило. Захихикал мелко, хлопнул себя ладонями по коленям, погрозил почему-то Илье задранным вверх перстом, и продолжал.

- Так вот, Соловей этот самый, собака, он и свищет-то по-соловьему, и шипит-то по-змеиному, а как воскричит-то он, злодей, по-звериному, так желты пески со кряжиков посыпаются, темны леса к сырой земле клонятся, а что есть людей, все мертвы лежат! Во как!

- С чего ж это он то самое наел, что иначе как на семи дубах не помещается? - снова хохотнул Илья. - Коли по дороге той никто не ездит, не хаживает? Брешут люди, а ты веришь. Сказал бы просто - поселились там в чаще лесной люди лихие, и никто с ними справиться не может. Другое дело.

- А я что слышал, то и поведал, - обиделся вдруг Сорока. - Сказывали б про лихих людей, и я б сказал. Ты коли такой умный, сам разбирайся, что да как. Силушки, вон, не занимать стать. Показать дорогу - покажу, а смеяться вздумал - сам ищи.

- Ну, ну, - примирительно сказал Илья. - Не петушись. Говори, что еще про дорогу ведомо...

- То брешешь, то расскажи, - досадливо буркнул Сорока. - Чего рассказывать-то? Сам увидишь, коли на свою голову выбрал. Когда отбыть собираешься?

- Пособлю немного город в порядок привесть, где силушка надобна, да и в путь...

Думалось, несколько дней и прогостит-то всего, а дел оказалось, дён на десять. И на большее б задержался, да надобно поторапливаться. Обо всем и не скажешь, что переделано, а только по первости с теми простились, кому щедрые стрелы да железо степное достались...

...Вышли до света, только-только развиднелось. С кем мог, Илья попрощался накануне. Как за ворота вышел, поклонился спящему городу, и побрел за Сорокой, вполне оправдывавшем данное ему имя, потому как стрекотал без перерыву. Идти было недалеко, не более версты, а у Ильи, к тому времени как добрались, такой звон в ушах стоял, ровно кто колотушкой по голове настучал. Пока шли, Илья сто раз выговорил себе, что идти надо было одному, тем паче что приметы такие - не заплутаешь. На деле же все обернулось иначе.

По рассказу Сороки выходило, что прямоезжая дорога начинается сразу промеж двух дубов великих, что переплелись ветвями и образовали будто ворота. Под ними в незапамятные времена разбойник, со странным прозвищем Баклуша, устроил погреба медные, в которых прятал награбленные сокровища. Он же и пометы на дубах оставил, кто и как те клады заговоренные добыть способен. Только никому пока что их не токмо что добыть, но даже и найти не удалось. Не смущаясь этим, Сорока, должно быть, с треть версты вещал, что именно и где расставлено по погребам, в каких сундуках и сколько хранится злата-серебра, да камений драгоценных, да оружия, да расписного шелкового платья... Без папоротника, без разрыв травы нечего и думать взять. Там, на дубах на этих самых, поначалу птицы хищные гнезда обустраивали, ястребы. Должно быть, за поклажей присматривали. Орали, налетали, как кто возле с лопатой и киркой появлялся. А потом делись куда-то, а дубы облюбовали вороны, птицы, как известно, совершенно без понятия. Эти не токмо орут, но еще всей стаей непотребство совершают. Тут уж не отговоришься, что, мол, ходил пни корчевать; за версту видно - куда и за чем ходил...

Как ни старался Илья его про дорогу порасспрашивать, мало что еще вспомнит, Сороку постоянно сбивало на клад. Уже когда подходили, он вдруг спохватился, и начал странно поглядывать в сторону Ильи, явно что-то прикидывая в уме, однако вид богатыря был таков, что проводник только тяжко вздохнул.

Дубы оказались под стать рассказу. Один отстоял от другого на добрых двадцать саженей, так что переплестись ветвями со своим соседом никак не мог. Да и насчет величины... Откуда ей взяться, коли вокруг них все изрыто-ископано? Позаросло-позасыпалось, однако ж видно... Как только не засохли. Это ж какое дерево выдержит, коли ему корни каждый день баламутить? Ну и отметины какие-то... Кора как кора, ничего больше. Если уж тут такое наплели, чего ж от дороги заколодившей-замуравившей ждать надобно?

Сорока долго задерживаться не стал. Пробормотал: "Ну, бывай здоров...", повернулся, да и побрел себе потихонечку обратно. А Илья призадумался. Можно, конечно, верхом; двести или сколько там верст до Киева - не так чтоб совсем уж далече. Только вот дорогу эту самую, позаброшенную, и на ней стоя, не разглядеть, куда там сверху. Сверху вся она деревами прикрыта, в кустарниках попряталась. По-хорошему, ее расчистить надобно б. За скотиной али там человеком не поухаживай, недели не пройдет, все носы в сторону воротить будут. Так ведь и за дорогой досмотр требуется. Пока ходят-ездят по ней, вроде обустроена, а подзабрось на чуток, тут тебе и бурелом, и трава ползучая, камни ни весть откуда. Сказывают, будто такое случается - посреди ровного места нет-нет, да вдруг камень покажется. Все камни, как камни, чем тяжеле, тем глубже в землю зарываются, а эти, хоть и обычные с виду, наоборот, из земли наружу выбираются. Брешут, должно быть, а вдруг?..

Ишь, как позаросла вся, колеи едва-едва видимы. Не понять, какой ширины была. Трава, как на подбор, жесткая да колючая, а по краям ее - лопухи с серпухой пристроились. Кое-где уж и деревца молодые пробиваются. Вот и первая валежина. Сосну здоровенную молнией, должно быть, опалило, а бурей вывернуло. Здорова стволом - до пояса, не пройти. Уперся плечом, крякнул, поднатужился, выдавил в сторону. Пока двигал, тут тебе и змеи, и живность всякая мелкая из-под валежины наутек выплеснулась. И столько ее оказалось, что ежели б каждая человеческим языком сказать могла, - ну, мол, за какой надобностью потревожил, - непременно б оглох.