Зажечь солнце (СИ)

Танатосу не хочется этого признавать, но он скучает по Эрментрауду. Скучает по резкому голосу и язвительным комментариям к каждому его действию, скучает по собственным дерзким ответам и урокам, когда его обучали магии и немного фехтованию. Сам Эрментрауд фехтовал не слишком хорошо. Зато был признанным кулачным бойцом, умел метать кинжалы и бить по самым больным местам.

Йохан был неплохим малым, но он был всего лишь мальчишкой, на которого едва ли можно было положиться. Он хорошо знал местность, но на этом его достоинства заканчивались. Во всяком случае, ещё каких-то достоинств в барде Танатос пока ещё не увидел. Эрментрауд же был опасным врагом, но ещё более ценным союзником. Он знал, как выбираться из самых отвратительных ситуаций, он умел сражаться, был умён, опытен и смел. Он внушал Танатосу страх, отвращение и уважение разом, а Йохан лишь раздражал его.

Хелен едва ли могла быть заменой кому-либо. Она была просто девчонкой, к тому же на три года младше. Едва ли ей по силам было принимать трудные решения. И Танатос не мог её за это винить. Ей было всего десять. Он в десять тоже не отличался особой сообразительностью. Когда его только привели в орден, он был обычным маленьким мальчиком, чуть более вредным, нежели большинство. Но ему пришлось многому научиться, иначе выжить бы просто не удалось.

Но Йохан был старше! Он должен был быть опытнее, умнее, сильнее. Он должен был принимать какие-то решения и знать, как поступить. Но Йохан ничего не знал! Он покорно следовал за Толидо и робко мямлил что-то, если был не согласен. Он должен был оказаться другим. И должен был понимать, что Танатосу тоже было тяжело, что он не мог постоянно нести на себе груз ответственности.

— Мы могли бы быть друзьями, — робко говорит Йохан.

Танатос не сразу понимает, что именно говорит бард. Так тихо это произнесено. Едва слышно. Толидо изо всех сил старается вникнуть в то, что только что сказал Йохан. И когда, наконец, понимает, бывший послушник понимает, что начинает ещё больше сердиться на барда.

Едва ли кто-то сумеет объяснить Йохану причину злости Танатоса. Бард никогда не был в ордене, если, конечно, не считать тех дней, что он просидел рядом с одним заброшенным выходом. Должно быть, в этом не было никакой его вины, но мальчишка никак не мог этого признать.

Йохан совершенно ничего не понимал, и от этого Толидо порой хотелось его ударить. Желательно, чем-нибудь тяжёлым. Чтобы барду было больно. И почти так же обидно и тяжело, как самому Танатосу. Мальчику совершенно не хотелось страдать. И уж тем более он не собирался страдать в одиночестве. Почему, скажите, он должен мучиться всякими сомнениями и угрызениями совести, если никто не мучается? За три года Эрментрауд уже успел приучить своего ученика к мысли, что совесть никому в этом мире не бывает нужна. Что она излишня.

Единственное, чего Эрментрауду никогда было не добиться, так это того, чтобы Танатос стал называть себя именем, которое дал ему орден. Толидо никак не мог признать себя Хейденом. Он никогда и не стал Хейденом. Он оставался Танатосом. Не тем, которого привели в орден в десять. Другим, но всё равно Танатосом. Он всё ещё оставался собой. И нельзя сказать, что Толидо это не радовало.

Быть собой всегда лучше. Даже когда мир уходит из-под ног, а бездна приближается с ужасающей скоростью.

Хелен плелась следом. Устало перебирала ногами и цеплялась за куртку Йохана. Она едва могла идти дальше, но шла. Сжимала зубы, хмурилась, почти плакала, но сдерживала слёзы и шла. Она была сильной, хоть этого и невозможно было сказать сразу. Танатос даже рад, что ему приходится спасать именно эту девчонку. Смелых спасать всегда приятнее, чем трусов. Во всяком случае, Толидо кажется, что это именно так.

Танатос вспоминает, что стало с теми послушниками, что в первые пару дней стали выбирать себе друзей. Танатос всё ещё помнит запах и разлагающихся тел, вывешенных неподалёку от обеденного зала для послушников. Жрецы обедали отдельно. Им не приходилось вдыхать этот тошнотворный запах. Само слово «дружба» вызывает у Толидо невольное отторжение. Танатос едва ли когда-нибудь сможет слышать его без внутреннего содрогания. Бывший послушник не хотел бы, чтобы у него были друзья.

Друзья в любой момент могут стать самыми страшными врагами…

Танатос не хочет в один миг оказаться преданным и убитым. Лучше уж жить в абсолютном одиночестве, не зная ни одного живого человека вокруг. Лучше уж всю жизнь прожить рядом с Эрментраудом — он хотя бы никогда не притворялся, что желает добра. Он был злым, язвительным и равнодушным. Но хотя бы честным.

— Мне не нужны никакие друзья, — хмуро произносит Танатос. — Я никогда не смогу стать тебе другом.

Это звучит резко. Толидо совершенно точно это знает. Он и хотел, чтобы это прозвучало резко. Мальчику доставляет удовольствие тот факт, что бард просто отшатывается от него, что смотрит почти испуганно. Он кажется похожим на загнанного в угол раненного зверька. Растерянного, не знающего, как ему поступить. Возможно даже — оскорблённого в своих лучших чувствах… На Йохана жалко даже смотреть. И Танатосу отчего-то доставляет это какое-то непонятное удовольствие.

Хелен смотрит на него с осуждением, но бывшему послушнику совершенно плевать на неё. Пусть думает про него, что хочет, пусть ненавидит, пусть презирает — пока от этого нет осязаемого вреда, это даже лучше. Пусть задаёт меньше вопросов и вообще говорит поменьше. Это будет полезно для них обоих. Она всего лишь глупая десятилетняя девчонка, которая мало о чём знает.

Йохан бормочет извинения. Множество всяческих глупостей, которые только ему могли прийти в голову. Он кажется подавленным, уставшим и ужасно расстроенным. Будь у Танатоса совесть, ему непременно стало бы стыдно. Но совести у Толидо нет, поэтому ему хочется лишь расхохотаться.

Эрментрауд бы расхохотался. Он расхохотался бы и с того, что Танатос изо всех сил старался себя сдерживать, чтобы не особенно обижать барда. Жрецу в любом случае было бы смешно. Толидо старается об этом думать поменьше. Не раздражать себя ещё больше. Он и так чувствует себя разозлённым, рассерженным. И едва может понять, почему Йохан вызывает у него эти эмоции. И от собственного непонимания Танатос сердится на барда ещё больше.

— Сделай одолжение — заткнись! — шипит Толидо.

Йохан покорно замолкает и снова молчит всю оставшуюся дорогу. Кажется, он очень расстроен поведением Танатос. Что же… Так, должно быть, даже лучше. Если они поедут дальше, бард, пожалуй, будет лишь мешаться. Он едва может идти, постоянно витает в облаках и ровным счётом ничего не смыслит в чём-либо, кроме своих сказочек и музыки. По правде говоря, такой спутник будет лишь мешать. До Грамелена Танатосу будет проще добраться с одной Хелен, а не волоча за собой этого полуживого Йохана.

Хелен цепляется за него ещё больше. Танатос почти физически чувствует её злость. Пусть злится сколько угодно, думается мальчику. Всё равно она обязана жизнью ему. Не только своему отцу, погибшему — следует рассуждать здраво — где-нибудь в ордене. Она обязана жизнью ещё и ему, Танатосу. Дважды — в первый раз, когда он сбежал ради неё, во второй раз, когда убил вендиго.

Но Хелен на него всё равно злится. Йохан нравится ей куда больше. И бывший послушник прекрасно понимает, почему — бард добрее, он понимающий и куда более спокойный. Он не отвесит ей подзатыльник, если будет злиться, он не ударит её и не потащит куда-нибудь, схватив за ворот. Она сердится на Танатоса за то, что тот устал, за то, что не может сдерживать раздражения. Мальчику хочется толкнуть её, схватить за ворот и потрясти как следует, хочется закричать… Он решает этого не делать.

Так что Толидо не остаётся ничего, кроме как закутаться потеплее в свою одежду и продолжать путь.

***

Они добрались. Добрались до Меливерта. Тут можно было остановиться на пару часов, прежде чем снова ринуться в путь. Тут можно было немного передохнуть, прежде чем снова пойти вперёд. Они устали. Очень устали. И заслужили хотя бы небольшую передышку. После всего, что случилось за последнюю неделю, Танатос считал себя почти что победителем.