Зажечь солнце (СИ)

— В Грамелен, малыш, — отвечает Вигге. — Так чего тебе привезти?

Карие глаза вспыхивают неожиданной злобой. Мужчина никогда не думал, что детские глаза могут смотреть так… Он не привык к этому. И вряд ли когда-нибудь сможет привыкнуть. Почти так же на него когда-то смотрели зелёные глаза того жреца. После смерти Птицы они тогда здорово сцепились. И, если бы Ивар не прервал тот бой, кто-то уже был бы мёртв. Жрец, Вигге или даже они оба.

Асбьёрн — не обычный ребёнок, думается Вигге. Он не такой, как остальные его племянники. Он не боится. Он кажется злым, рассерженным. Он совершенно не умеет сохранять хладнокровие. По всем способностям, Асбьёрн вполне может стать охотником. Единственное, чему ему следует научиться, так это выдержке. Ландграфы Ярвинены всегда ею отличались.

— Я не малыш, — мрачно говорит мальчик. — И мне совершенно не нужны твои подарки. Я тебя не люблю.

Твёрдость голоса снова возвращает Вигге образ Роальда. Не того жреца, который, кажется, и вовсе был не в себе в тот момент. А сам-то Вильгельм едва ли лучше. Правильно Ивар тогда ему говорил, что той стычкой он лишь показал этому прислужнику тёмных сил, что Ярвинены могут опуститься до обычной драки. В следующую их встречу он уже не допустил той ошибки. Впрочем, жрец тоже был уже куда лучше подготовлен. Эта встреча тоже едва не обернулась гибелью для них обоих. С тех пор Вигге должен был носить след проклятья на руке и на груди, а жрец — вырезанное магией клеймо в виде огромной птицы на спине.

Вигге остаётся только надеяться на то, что в следующий раз их поединок ничто не прервёт. С тех пор, как Айли не стало, один из них должен был умереть. Когда-нибудь это должно будет свершиться. Так почему бы не ускорить процесс? Вигге не слишком любит ждать. Нельзя сказать, что он не обучился этому ремеслу практически в совершенстве, но какая-то юношеская нетерпеливость в Вигге всё равно осталась. Он уверен, что и Асбьёрну едва ли удастся искоренить свою вспыльчивость полностью.

— Почему? — смеётся Вигге. — Почему ты меня не любишь?

Ему кажется забавным это признание племянника. Из уст семилетнего ребёнка слова эти звучат столь смешно, так как сказаны они совершенно серьёзно. Деифилия всегда была трогательной, когда говорила серьёзно. Но она никогда не казалась совсем маленькой девочкой, она была правильной и послушной, едва ли ослушалась старших больше двух раз в жизни за свои двенадцать лет. А Асбьёрн был ребёнком, быть может, только чуть-чуть более необычным, чем те, кто живёт за пределами Биорига. Вигге порой видел из окна, как он играл со своими кузенами и сестрой.

На вопрос дяди мальчик не отвечает. Лишь снова кидает на него полный недовольства и злобы взгляд и убегает.

Вигге обещает себе не забыть что-нибудь купить в Грамелене и для него. Быть может, леденцов или искусно выточенную деревянную фигурку какого-нибудь животного. Что-нибудь, что сможет порадовать Асбьёрна. Вигге почему-то кажется, что разве что этому мальчику удастся спасти Деифилию от той ошибки, которую та может совершить.

***

Метель завывала. Хелен цеплялась за Йохана и шла. Танатос буквально чувствовал, как сильно ей было страшно. Толидо самому было страшно. Впрочем, он старался не обращать на всякие глупости внимания. Подумаешь — страшно! Как будто бы бежать из ордена было не страшно! Ему уже тринадцать, а, следовательно, бояться всякой ерунды ему уже поздно. Метель!.. Конечно, идти было тяжело, крайне тяжело, но она заметала следы… Танатос старался быть хладнокровным. От трусости или смелости мало толку, если они не подкреплены логикой. Метели бояться не следовало. Следовало только изо всех сил пытаться выжить.

Танатос чувствовал себя необычайно бодрым, полным энергии. Отдохнувшим, неплохо выспавшимся после частых полубессонных ночей в ордене. Он чувствует себя полностью свободным. Жизнь и теперь кажется ему тяжелой, но уже хотя бы не лишённой надежды. Теперь его существование не может быть невыносимым. Нет, по правде говоря, Танатос никогда не считал свою жизнь невыносимой — себя он любил до того сильно, что вряд ли когда-нибудь сможет перестать цепляться за дополнительные жалкие минуты. Танатос не знает, сумеет ли он когда-нибудь смириться.

На свободе было холодно и постоянно хотелось есть. Но за три года жизни в ордене Танатос привык и к холоду, и к голоду. Он привык к тому, что усталость едва не убивает его. Он привык чувствовать опасность в каждом. Послушнику следует всякого считать врагом — другого послушника, наставника, взрослых жрецов… А жрецы, должно быть, мало чем отличаются. Они же тоже когда-то были послушниками… И, к тому же, их тоже можно было осудить на смерть.

Тут же всё было совсем другим. Нет, Танатос едва ли мог отказаться от привычки видеть в каждом опасность, но если в ордене выжить можно было только поодиночке, то здесь, снаружи, следовало для этой же цели быть с кем-то. Во всяком случае, так как-то сказал бард, а ему хотелось верить. Опасность тут была вовсе не в том, что кто-то может на тебя донести жрецу (впрочем, от того, что такое тоже вероятно, Танатос решил не отходить), а в том, что можно замёрзнуть на смерть или наткнуться на одно из тех чудовищ, похожих на вендиго или кого похуже. В этом случае выжить одному становилось несколько труднее.

Танатос кутается в свой шарф, но это мало спасает его от холода и ветра. А ещё почти непреодолимо хочется спать. Толидо изо всех сил старается отогнать от себя сон. Спать нельзя. Спать опасно. Смертельно опасно. Он старается говорить, перекрикивает ветер и пытается что-то рассказывать. Какие-то глупости. Если бы только Йохан сумел сообразить, то стало бы легче. Они бы смогли общаться. Разговаривая с кем-то, труднее поддаться власти сна.

Йохан едва мог идти. Раны на его ногах вряд ли успели сойти. Танатос был уверен, что барду вообще не следовало идти. Возможно, ему было бы лучше полежать пару недель на горячо затопленной печи. Возможно, ему следовало бы хорошенько отдохнуть и поесть чего-нибудь вкусного. Должно быть, Йохан и поступил бы так, если бы мог. Во всяком случае, Толидо точно остался бы на пару недель в деревне, если бы мог быть полностью уверен в том, что за это время он не будет убит.

Из-за ветра дышать становится всё сложнее. Хелен и Йохан хотят было спрятаться на некоторое время в укрытии, однако Танатосу кажется, что если они сделают это, то уже не смогут выбраться. Какова вероятность того, что укрытие не завалит снегом? Какова вероятность того, что через пару часов метель утихнет, и они смогут снова идти? Какова вероятность того, что они доберутся до Меливерта живыми, если сейчас остановятся?..

Йохан молчит. Лишь изредка бросает робкие взгляды на Танатоса, но так и не решается ничего сказать. Даже Хелен была смелее! Пусть она и девчонка, пусть и тряслась от страха из-за всякой ерунды, но она старалась брать себя в руки и поступала так, как следовало. Она была не такой уж и трусихой, если подумать. Во всяком случае, по сравнению с Йоханом она была даже смелой.

Танатоса жутко раздражает робость барда. Танатоса вообще он раздражает последние пару часов. Постоянно что-то мямлит… Эрментрауд отколотил бы его за это, если бы Йохан был его учеником. И много чего сказал бы. Насколько Танатос помнит, тот никогда не был особенно понимающим или добрым. Эрментрауд был нетерпелив, нетерпим, не умел прощать и никогда не выдавливал из себя слов похвалы или одобрения. Напротив — успевал каждый миг своего присутствия сделать пыткой.

Он был полным придурком и гадом, но Танатос его за это порой и уважал. Трудно не уважать человека, который обладает такой силой, такой властью, как Эрментрауд. Трудно не уважать человека, который умеет выкрутиться практически в любой ситуации. Толидо порой считал своего наставника достойным подражания. Да что там — в большинстве ситуаций послушник равнялся на Эрментрауда.

— Говори уже, что хотел! — фыркает Толидо. — Ты выглядишь просто смешно, когда снова и снова трусишь!

Йохан едва ли сумел бы выжить в ордене. Он совершенно безответный. И совершенно не умеет скрывать своих эмоций. Он кажется таким необычным… Насколько Танатос помнит, за всё их путешествие бард ни разу даже не огрызнулся. Хелен была обыкновенной девчонкой. Или, во всяком случае, обыкновенным ребёнком для ордена — в меру скрытной, в меру непоседливой, в меру злой и в меру язвительной. Танатос привык видеть таких детей вокруг себя. Он и сам был таким. Но Йохан был… странным. Должно быть, это говорило о том, что у него были хорошие родители. Не такие, которые могли бы сплавить его в орден только потому, что он им до полусмерти надоел. Должно быть, родители Йохана были не такими, как у Танатоса.