Хороший ученик (СИ)

— Всё на Стражей намекаешь?

— На невыразимцев, — сказал я.

Поттер не ответил. Он молчал несколько минут, отстранено глядя перед собой и покачивая в руке бокал с коньяком, потом встал, подошел к книжному шкафу и обернулся ко мне.

— Да, такая версия выглядит более правдоподобной, чем Стражи, — наконец, произнес он. — Значит, с этим к тебе Кингсли приходил? У него проблемы с невыразимцами?

Я отрицательно покачал головой.

— Кто такой Кингсли Бруствер? Просто министр, хоть и магии. Открывает квиддичные чемпионаты. Мне пока сложно сказать, есть ли у него проблемы с невыразимцами, но по большому счету он им неинтересен, поскольку не может дать того, чего у них нет. Знаешь, какая задача у Легиона в числе приоритетных? Не позволить колдунам отобрать власть у официальных правительств своих стран. Проблема в том, что они это могут, причем, как ты понимаешь, очень легко, а перспективы, которые перед ними открываются в этом случае, поистине безграничны. В истории такие захваты периодически случались и никогда, ни разу, не приводили ни к чему хорошему. Маги и люди живут в симбиозе, поддерживая определенный баланс сил, и нарушать его катастрофически опасно. Мы пресекаем такие попытки, где можем, или стараемся вернуть равновесие, когда оно нарушено. Думаю, что здесь оно начинает нарушаться, и в этом случае нас ждут большие неприятности. Что касается Кингсли, если он об этом знает, то вряд ли одобряет, но помешать невыразимцам не может… а если не знает, тогда, Гарри, Брустверу пора на пенсию, потому что ситуацию понимает даже маггловский премьер.

Поттер вернулся на диван и поставил бокал на столик.

— Мне надо подумать, — сказал он.

— Только думай один, без помощников.

Гарри посмотрел на меня поверх очков с выражением "За кого ты меня принимаешь?" Я кивнул, проглотил свой коньяк и встал.

— Ты не против, если я не буду тебя провожать? — спросил Поттер. — Ты ведь найдешь дорогу?

— Найду, — сказал я. — Кстати, как там сквибы?

— Никак. Но мы их разыщем, живыми или мертвыми.

— Это хорошая мысль, — я взялся за ручку двери. — У нас в Чехии есть отличный некромант, работает на больших расстояниях, поднимает такую рухлядь, что она едва в пыль не рассыпается. И этих найдет.

Поттер махнул рукой — мол, иди уже.

Я вышел в коридор и спустился с лестницы. Внизу было пусто. Постояв напротив стены, за которой висел портрет матери Блэка, я надел пальто и покинул дом. Редкий снег превратился в метель, и я решил немного прогуляться, чтобы поразмышлять и насладиться морозной погодой.

Но прогулка не доставила мне удовольствия. Грядущие политические проблемы быстро вылетели из головы, и я вернулся к тому, о чем думал в библиотеке. В тот редкий момент, когда мне хотелось с кем‑нибудь поговорить, подходящих собеседников не было — близких друзей среди сослуживцев я не завел, а Мэй меня бы просто не поняла. Она не любила проявлений слабости и была готова оказывать только активную помощь — советом или делом. А сейчас ни то, ни другое мне не требовалось.

Свернув на соседнюю улицу, я направился мимо выстроенных вдоль тротуара автомобилей к огням центрального Лондона, сиявшим вдалеке, и вдруг понял, что такой собеседник есть, испытав при этой мысли одновременно и радость, и сожаление. В тот миг я показался себе жалким, отчаявшимся типом, который гоняется за призраками прошлого, словно жертва Воскрешающего камня, плененная его видениями.

Ларс оказался прав, и Бруствер, поглощенный субботним отъездом в Италию, решил встретиться со мной на следующей неделе. В пятницу я покинул Министерство незадолго до обеда, оставив своего помощника трудиться над анализом британской внешней политики, и скоро оказался в Эллесмере, в окрестностях Манчестера. Идя вдоль пустынной улицы, по которой изредка проносились мотоциклы и старые вонючие автомобили, я пытался представить, что сейчас увижу, и подспудно желал, чтобы закон вероятности для разнообразия выбрал наименее возможный вариант.

Дом, служивший целью моих поисков, стоял в ряду десятка других строений, похожих друг на друга как две капли воды. Конец улицы упирался в обширный квартал, занятый местной ТЭЦ. Сидевший на ступенях соседнего дома мальчишка мигом забежал внутрь, завидев, как я сворачиваю к крыльцу. Звонка не было, и я, не давая себе времени на раздумье, сходу постучал в дверь.

Она открылась сразу, будто с той стороны стояли и ждали.

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.

— Вы к кому, сэр?

— Амикус, это я, Линг, — произнес я, на секунду ощутив жалость к стоявшему передо мной человеку. Отправляясь сюда, я специально не стал читать досье, посмотрев только адрес, где последние четыре года проживали брат и сестра Кэрроу. Их освободили из тюрьмы на несколько лет раньше срока по программе гуманизации наказания и реабилитации заключенных. Освобождение было условным — при любом нарушении многочисленных правил они отправлялись обратно в Азкабан.

Я был уверен, что Кэрроу пьет. Я помнил, каким вернулся из тюрьмы Блэк, и ожидал увидеть нечто подобное, только в гораздо более жалком варианте.

Но для человека, проведшего в Азкабане двадцать лет, Кэрроу выглядел очень неплохо. Конечно, он постарел, похудел, и четыре года на свободе не смогли этого исправить — ему было запрещено пользоваться магией, владеть палочкой и другими активными магическими предметами, — однако он следил за собой, был чисто выбрит и аккуратно одет. Как только я назвал свое имя, Кэрроу неожиданно сморщился, и глаза его заблестели.

— Линг, я… надо же, поверить не могу! — воскликнул он. — Заходи, — он отступил в коридор. — Заходи скорее. Это действительно ты?

— Действительно я.

Короткий коридор привел нас в небольшую скромную гостиную, смежную с кухней. Несмотря на старую деревянную мебель и выцветшие обои, в доме царила идеальная чистота.

— Это ты? — повторил Кэрроу, протягивая ко мне руки и словно боясь прикоснуться. Я взял его за плечи.

— Амикус, успокойся, это я. Просто пришел в гости.

Мои пессимистические ожидания не оправдались. В доме Кэрроу не было алкоголя, и оба они после тюрьмы были помешаны на чистоте и порядке. Когда первые эмоции улеглись, Амикус стал больше похож на того Кэрроу, который учил нас Темным искусствам и периодически пытался вправить мне мозги.

— Оценил иронию? — сказал он, когда мы сели у холодного камина. — Не пользоваться магией — главное условие досрочного. Еще шесть лет терпеть эту тоску. Потом, если не будет замечаний и нарушений, нам вернут палочки, но мы здесь, конечно, не останемся. Махнем с Алекто куда‑нибудь в Южную Америку — там хотя бы тепло. Подумай сам: имущество конфисковали, денег кот наплакал, что нам терять?.. — Он помолчал. — Ну а ты? Сестра говорила, ты теперь большая шишка в Министерстве? Молодец, если так. Я порадовался, когда узнал, что ты Стражей обставил — единственный, кто сумел тогда выбраться. Остальные получили сроки.

— Еще Малфоев отпустили, — заметил я.

— Верно. Про них‑то я и забыл, — хмыкнул Кэрроу. — Впрочем, неудивительно. Они ведь о нас тоже не помнят. Ты же понимаешь, к нам сейчас никто, кроме проверяющих, не ходит. Причем, заметь, все время разные. Чтобы не привыкли, наверное — не прониклись, так сказать, запретными идеями.

— Амикус, ты умеешь завоевывать внимание, так что они правильно делают.

— Брось, — Кэрроу махнул рукой. — Кого тут завоевывать! Ходят какие‑то старые перечницы да амбалы с медведя ростом. Половина соседей по–английски не говорит, а с другой и разговаривать не о чем — тупые идиоты, просаживают свое время в пивной… Одним словом, магглы, что с них взять. Я больше дома сижу, это Алекто постоянно где‑то болтается. Не знаю, кого она себе нашла в друзья? Наверняка каких‑нибудь местных. Со своими нам общаться не запрещено, хотя кто сейчас в здравом уме будет иметь с нами дело? — Он усмехнулся, словно довольный такой изоляцией; возможно, в его положении, во избежание лишних рисков, изоляция была единственно верным решением. — Вот газеты нам получать нельзя, но это формальность — Алекто все равно их где‑то достает: и "Пророк", и "Вестник", и всякую другую лабуду. Я не читаю, — он отрицательно покачал головой. — Не хочу влезать. Живу как маггл. Это, между прочим, было условием досрочного — жить без палочек, среди магглов, вести смирный образ жизни… Тошниловка, но сам понимаешь, из тюрьмы — любой ценой… Линг, так ты действительно большая шишка?