Иная судьба. Книга I

Ей нравилось смотреть, как герцог ест. Когда сама знаешь цену редкому куску хлеба — аппетит мужчины и осознание того, что еды вокруг полно, не могут не радовать.

Она не спрашивала, почему его светлость приехал в таком состоянии. Он — правитель, и судил, как могла понять Марта из разговоров, не просто жену — преступницу. А с преступниками не церемонился, это все знали. Она только надеялась, что её просьба о милосердии не пропала втуне. Узнать бы, что т а м было… Но правая рука его светлости, капитан Винсент не явился, иначе Марта набралась бы смелости и улучила бы момент, чтобы тихонечко его порасспрашивать, а к грозной его маменьке она лишний раз и подходить-то побаивалась.

Не сдержавшись, девушка стянула с тарелки пирожок. С зайчатиной, сочный, вкусный… Фыркнув от удовольствия, его светлость потянулся к кувшину и самолично налил девушке морсу. Слуг он отпустил, а потому мог позволить себе некоторую вольность.

Внимательно проследил за тем, как Марта сделала несколько глотков.

— Дай же и мне, — проворчал. — Я всегда подозревал, что от меня утаивают самое лучшее…

И, отняв кубок, попробовал как раз с той стороны, к которой только что прикасались её губы.

Словно украдкой сорвал первый поцелуй. А вместе с ним уловил лёгкий аромат свежести и чистоты, сердечный трепет и секундное смущение, непонимание — и первый жар… не любви, но желания любить…

Марта ничего не поняла, лишь мысленно удивилась. Кубков на столе хватало, бери свободный и пей, зачем из чужого-то? И вдруг вспыхнула, заметив ласковый прищур герцога поверх чаши, которую он всё ещё держал у губ.

— Я же говорил: вкусно. — Он словно урчал, и на какую-то секунду показалось, что это невероятно выросший Маркиз занимает герцогское место. — Какая же ты… — Прикрыв глаза, ещё раз пригубил напиток и насладился запахом. Восхитительно. Как она ещё наивна, что даже не понимает собственной силы…

— Как прошёл твой день? — мягко спросил он. — Тебе понравился Гайярд? С кем ты познакомилась, где была? Ну, давай, рассказывай, мне всё про тебя интересно знать!

Герцог слушал временами сбивчивый, не совсем последовательный рассказ — и отмечал и живость ума, и точность характеристик — а, стало быть наблюдательность и умение делать выводы… Впрочем, была у девушки некая избирательность: она или не хотела, или не видела отрицательного. Послушать её — так будто всю жизнь мир поворачивался к ней только солнечной стороной, не допуская затмений. Она искренне верила в добро, эта девочка, как и в то, что все вокруг добры и милосердны. Будто и не было в её жизни розог и пастора, и родных, с чьего согласия это происходило, и не было голодных времён… Может, в них дело? Её ведь могли как бы на откуп отдавать этому фанатику — чтобы, например, младших детей не трогал. Были такие случаи… Остаётся надеяться, что Винсент на месте во всём разберётся. У него есть для этого полномочия. И отряд надёжных людей, следующих в отдалении, в полудне перехода, чтобы не привлекать внимания к одинокому всаднику с военной выправкой…

Какие они разные… были разные, поправил себя герцог, не замечая, как подаётся под пальцами мягкое серебро. Одна — видит в людях только хорошее. Другая — скверну, зло, скотство… Суккуба…

«…Значит, должен был родиться мальчик», — словно наяву, услышал он голос Бенедикта. Два мальчика. Анна убила двоих его сыновей. Сегодня она заплатила за многое — и за это тоже. И довольно с него, иначе опять подступит белизна к глазам, перехватит горло, начнёт затягивать в кокон… только не это.

— …Что, милая? — переспросил он, почувствовав, что к руке прикоснулись невесомые пальчики. — Прости, я задумался.

— Вы вдруг так побледнели, ваша светлость… Я испугалась. Вы… всё ещё т а м?

Он понял, покачал головой.

— Нет, детка. Кончено. Эта дверь для меня закрыта.

— Дверь?

— На Востоке говорят, — начал он и спохватился. — Ты знаешь, что такое — Восток?

— Жаркие страны, где чужая вера и многожёнство. Получается — все там распутники, ваша светлость?

Герцог невольно улыбнулся.

— Нет, они не распутники. Но об этом мы позже поговорим. Так вот: на Востоке в силу иных природных и жизненных условий сложился и образ жизни другой, и мышление. — Он старался изъясняться проще, чтобы девочка его понимала, но получалось не всегда. — Среди тамошних учёных и монахов…

— Да какие же монахи, ваша светлость, если распутники!

— Не перебивай. — Он с трудом сдержал улыбку, стараясь напустить на себя грозный вид. — Просто поверь мне на слово. От них и пошло известное изречение: если за человеком закрывается дверь — тотчас открывается другая. Поняла?

Облокотившись на столик, Марта подпёрла подбородок кулачками. Задумалась.

— А если не откроется? Если так и останешься в темноте, навек, и даже знать не будешь — есть она, та дверь, или как у монаха, что в келью замуровываются, ничего, кроме таку-усенького окошка для хлеба и воды?

Картина, нарисованная Мартой, неожиданно показалась герцогу столь страшной, что он содрогнулся. Сказал угрюмо:

— Поговорки на пустом месте не родятся.

— Это верно, — покивала Марта. — Я думаю так: если снаружи — день, то солнце в любую щелочку проберётся. И дверь сразу отыщется. Вот что.

Герцогу вдруг захотелось перегнуться через стол — и сгрести в объятья своего маленького деревенского философа. Вместо этого он аккуратно отставил помятый кубок, который, оказывается, до сих пор держал в руке, и потёр лоб.

— Давай отдыхать, милая. Я порядком устал сегодня. Ты молодец, обживаешься здесь потихоньку. Не ожидал, что так быстро освоишься.

— А куда деваться-то, ваша светлость?

Марта хотела добавить: раз уж дверь открылась — нечего в темноте сидеть, волей-неволей придётся выйти… но постеснялась. Ещё подумает, что она из себя высокоумную строит…

— Жильберт, — напомнил он. — Мы ведь договаривались. И у тебя уже получалось. Ну же, Марта?

Она смущённо потупилась. И вдруг всполошилась.

— Ой, а… ваша светл… а… если вы желаете отдохнуть… а как же…

— Марта, кровать достаточно большая, чтобы мы друг другу не мешали. — Герцог постарался выдержать как можно более ровный тон. — Тебе не придётся меня стесняться. Позовёшь своих девушек, они помогут тебе переодеться… Есть такая удобная вещь, как ширмы, что-то вроде раскладной загородки, для этих целей её и используют. Я уйду, чтобы тебя не смущать. Ложись без меня. — Перехватил взгляд округлившихся от волнения глаз, и снова ему захотелось сгрести её в охапку. Вместо этого он ободряюще улыбнулся и поцеловал Марту в лоб. Как младенца.

… Под жарким одеялом девушку малость знобило. От волнения. Она лежала тихо, как мышка, цепенея от непонятного страха, потом, так и не дождавшись новоявленного супруга, озадаченно села, подумала… Когда она спала днём — словно провалилась в перину, как в облако, и до того ей было хорошо… А сейчас — постель казалась чересчур мягкой, подушки — наоборот, каменными, одеяло так и придавливало своей тяжестью. Подумав, она прихватила с собой самую маленькую думочку и сползла с высокой кровати, чуть не загремев вниз, потому что оступилась — и шагнула мимо скамеечки, предназначенной, чтобы взбираться на массивное ложе.

Облюбованная ещё утром кушетка никуда не делась. Была она в меру жёсткая; не топчан за печкой, конечно, а всё же более привычно, чем перина. Не успела девушка преклонить голову, как в окно толкнулись чем-то мягким, требовательно мяукнул Маркиз. Засмеявшись, Марта впустила гуляку и даже не возражала, когда он неприлично пристроился спать почти на самом интересном месте, повыше её коленок…

…- Ваша светлость, — таинственным шёпотом сообщил мэтр Гийом. — Важные новости. Кажется, о н проснулся…

Жильберт д'Эстре оторвался от обязательной ежевечерней записи в дневнике. Он уже не надеялся услышать нечто подобное.

— Насколько это верно, мэтр Франсуа?

— Заготовленная пища съедена. Сами знаете, до этого он просыпался крайне редко и почти ничего не ел. Сейчас… похоже, у него появился аппетит, а это значит…