Из того ли то из города (СИ)

Ни себе роздыху толком не дал, ни коню. Задержались пару раз возле речек чистых, напились, перевели дух, - и дальше. Только уж как совсем близко от деревни оказались, убавили прыти. Верст пять осталось, не более, а уже все родное вокруг. Илья как приметил полянку знакомую, с коня долой, забрел в траву, раскинул руки в стороны, да и грохнулся навзничь - только гул пошел. Все здесь другое: и травы, и деревья, и запахи, и самое небо над головою. Даже дорога, что через лес к деревне вьется, совсем не та, что, скажем, в горах Сорочинских. Вставать не хочется...

А придется. Негоже особо-то разлеживаться. Народ сбежится, не утерпит, по себе знает. Интересно ведь, что на свете белом деется. И не странник захожий, неизвестный, свой возвернулся. До утра не разойдутся, даром что дел невпроворот.

Идет по дороге, коня в поводу ведет. Сердце из груди рвется. Скоро, ой как скоро увидит отца с матушкой...

Тут вдруг зашевелились кусты придорожные, вылетели с визгом ребятишки, вылетели и на месте застыли, ровно вкопанные. И Илья застыл, будто самого себя увидел. Таращатся друг на друга. Ну да те первые оклемались: брызнули в стороны, только пятки сверкнули.

- Куда вы? - расхохотался Илья. - Постойте, свой я, местный. Не обижу...

Смолк треск сухих веток под ногами. То ли удрали, то ли затаились. Сам бы что сделал? Наверное, затаился бы, да понаблюдал, что за богатырь на дороге повстречался. Рассудил, что не погонится за ним. Потом головой качнул: как же, рассудил бы, в таком-то возрасте...

Снова позвал негромко, чтоб совсем уж не напугать:

- Да свой я, говорят вам. Илья. Батюшка мой тут живет, Иван Тимофеевич, и матушка - Ефросинья Яковлевна... Знаете таких? Не бойтесь. Выходите, кого на коне богатырском до деревни довезти.

Сказал, и озирается. Ждет.

Как и думал, не все удрали. Оно, конечно, с одной стороны - боязно, но с другой-то - любопытство одолевает. Справа, слева зашевелились кусты, но так, чтобы в случае чего - шасть, и нету.

- Знаем таких, - голосок раздался, а у Ильи от сердца отлегло. Коли знают, значит, живы родители. - И про Илью знаем, только он давно уже уехал, и ни слуху, ни духу об нем не было...

- Слуху не было, говоришь? Так зачем слух, ежели сам я объявился? Да не прячься ты, выходи.

- Ишь, хитрый какой; так сразу и выходи. Может, ты и вправду Илья, а может - и нет. Или Илья, да не тот. Чем докажешь?

Улыбнулся Илья в усы-бороду.

- Как же тебе доказать? Сам же говоришь, давненько меня тут не было. Что изменилось, про то не ведаю. А вот хочешь меч богатырский подержать?

- Да ну?!! - высунулся мальчишка и тут же спрятался снова. - Брешешь...

- Зачем же мне брехать-то? Вот, пожалуйста, подходи, держись.

- Ага... Я подойду, тут ты меня и схватишь.

- Да зачем же мне тебя хватать-то?

- А затем... Ты меч вон на пенек положи, а сам в сторонке стань, чтоб не поймал.

Ну что ты скажешь! Сделал Илья, как велено было. Вышел мальчишка, к мечу бочком-бочком подбирается, с богатыря опасливых глаз не сводит. Вот ведь оказия какая. Ни тебе посмеяться, ни пошевелиться. А мальчишка, как до пенька добрался, про испуг и думать забыл. Стоит, смотрит восхищенно. Еще бы, не деревянный, а самый настоящий.

- Красивый...

Протянул руку, погладил ножны. Попытался поднять - не получилось. За рукоятку обеими руками ухватил, тянет - не вытянет.

- Нешто заговоренный?..

- Да какой же заговоренный?.. Тяжелый просто, не сладить тебе одному. Помощь зови.

А ту и звать не надобно. Осмелела. Потянулась из кустов, поскольку вроде как не страшный богатырь, на все условия согласный и ловить не пытается. И так пытаются то поднять, то вытащить - ничего не получается. Правду сказал - тяжелый, не по силам еще.

- Ну что, может, в деревню? - Илья спрашивает.

- А ты вот про коня богатырского, чтоб ехать на нем, правду сказал, али как? - это тот, что первым из кустов вылез, совсем осмелел.

- Правду-то оно правду, а только не поместитесь все. Придется кому на коне, а кому и на самом богатыре ехать.

Сказано - сделано. Четверо на коне уместились, двое на плечи к Илье взобрались, да так и тронулись.

Пока до деревни добрались, там уже все, кто передвигаться мог, собрались: кто возле околицы высматривает, а кто прямо на двор к Ивану с Ефросиньей подался. Не все ребятишки остались, кое-кто дунул до самой избы, на коне не догонишь. Богатырь какой-то по дороге едет, и прямо сюда. По виду нашенский, не степной. Народ как-то сразу и рассудил: коли богатырь, да один, да нашенский, не кому иному и быть, как Илье. Не из города же, - те поодиночке не выезжают. Кинулись люди к Ефросинье, - не твой ли? - а она сказать ничего не может. Прижала руки к груди и замерла, ни жива, ни мертва. "Он..." - прошептала. Иной вот спиной погоду чует: на дворе ведро, а он с делами советует повременить, спину ломит, знать, дождь недалече. Сердце же материнское с утра неспокойно было. И работа не шла - все, за что ни возьмется, все не так, что не вкривь, то вкось... Обмерла, счастью своему не верит. Не знает, за что хвататься. То ли навстречу бежать, то ли на стол подавать. Богатырь незнакомый еще из лесу не показался, а она уже твердо знает: сдержал слово сыночек, Илюшенька, не остался на чужбине, возвращается. Надолго ли? Подсказывает сердце - не насовсем. Вот ведь оно как - еще не встретились, а уже об расставании...

- Едет, едет! - крики раздались. Не сразу, как из леса показался, потому как поначалу понять не могли - что это там такое за диво: говорили об вершнике, а тут чудо какое-то, и пестрое, и многоголовое, и многорукое. Ишь, машет... Потом попригляделись - и впрямь, вроде как Илья. Тогда и загомонили радостно. Кто-то, конечно, крякнул с досады. Опять на пару дней все работы по боку. И что только Илья за человек такой уродился: как ни случись с ним чего, опосля выздоровления, так гулянка. С одной стороны - жаловаться особо не приходится, кормят-поят до отвалу, а с другой - хозяйство страдает. Потому как после гулянки той еще неделю оторви да выброси, пока в прежнюю колею возвернешься. Эх, век бы гулять, чего уж там... Как в сказке: изловил шапкой щуку, она за тебя все дела переделает, а ты себе лежи на печи - ешь калачи. Кстати, о щуке: сеть изорвалась вся, давно б починить надобно, а все недосуг.

Шум, гам во дворе Ивана с Ефросиньей. Уж чего-чего, а радоваться народ вполсилы не умеет. Работать - получается, а вот радоваться... Раздалась толпа в стороны, примолкла, дождалась, пока с отцом обнимется, пока мать к груди прижмет, и снова обступила. Еле вырвался - доспех снять, коня расседлать. Ребятишкам в особину счастье привалило: надобно коня богатырского к реке свести, напоить, помыть-обтереть. Им дело такое не в диковину, привычно. Повели ватагой, каждый поближе притиснуться норовит. Не видали здесь прежде таких коней; разные бывали, а таких не видели. Когда еще доведется? Еще с глаз не скрылись, а уж задрались, кому повод держать. Ничего, как задрались, так и помирятся.

Во дворе же пир горой. Хоть и далеко ему, наверное, до княжеского, не приседают столы под тяжестью яств, однако ж и не пустые. Понятно, одним Ивану с Ефросиньей всю деревню не учествовать, так а родственники на что? А мир? Только ведь так просто угощаться - в том особого интересу нету, давай, Илья, выкладывай, как на духу, где был, что видел? А тому и сказать особо нечего. Про ученье много ли скажешь? Кого тем удивишь, что пахать научился, косить, избу латать? Или там жизнь семейная - чего в ней такого необычного?

Махнул Илья рукой про себя, да и начал припоминать, что ему Святогор рассказывал, а потом Рада. Особо не привирал, а только так выходило, будто он и сам вроде как при всем том, о чем говорил, свидетелем был, причем не безмолвным, а как бы даже и участником. Не то, чтоб главным, но и не последним. Хотя, если вдуматься, ежели участников этих самых всего два, и один из них главный, то второй - какой? Ну да людям это не важно, не для того собрались, чтобы вдумываться. А Илья и сам не ожидал, как складно получается, стоит только начать. Должно быть, по наследству передалось, от Тимофея с Яковом.