Край Ветров: Пироманс (СИ)

— А зачем на столько дней воровать? — спросил я.

— Видать, слабые чтецы. А может, ажурное, сложное колдовство. Или далеко везли. Или выуживали информацию о том, что уже случилось — что, кстати, более вероятно. Как знать, короче. Поэтому по всему… — Берса сунула руку в карман, — к Никитовичу я тебя, конечно, проведу. Но вот, возьми шапочку из фольги, она защитит твой мозг.

И у нее в кармане и правда что-то зашуршало.

Я только лишь глубоко вдохнул.

Девушек, конечно, не бьют, но иногда отвесить оплеуху хочется. Очень хочется. Да и не особо похожа она на девушку. Я сдержался, конечно, но злость на лице у меня отразилась.

— Рейни, ты еще побледнел! — удивился Тиха. — Как ты это смог?

— Это он в бешенстве, — довольно отметила Кей. — Красавчик! Обожаю такие моменты, — она достала что-то блестящее из кармана. — О, фантик. Не то. Сейчас, сейчас. Во!

Берса протянула мне два небольших контейнера размером с орех, спаянные вместе. Я не сразу понял, что это. Но потом осознал. Поднял взгляд на Кей:

— Линзы?

— Угу. Как обращаться знаешь?

— Умею, — медленно кивнул я. — И что за линзы?

— Абеляр наверняка касался тебя, — сказала Берса. — Так что первичная связь у вас есть. Я надеюсь, что все не так уж страшно, и он не станет даже пробовать прикасаться к твоему сознанию, но сам понимаешь… Потерянный предусмотрительного бережет. По крайней мере, "зеркало души" у тебя будет защищено, и он не будет читать твои сокровенные эмоции, как поваренную книгу.

— А может, не надо? — спросил Тиха. — Это, типа, артефакт поглощающих, эти линзы, да? Может, лучше не привлекать к себе лишнего внимания такими приготовлениями?

— Кто бы говорил о лишнем внимании, — хмыкнул я. — Моя паранойя заставляет меня согласиться с Берсой. Лучше перебдеть чем… ну, понятно.

Кей тем временем перебралась поближе к Тихе, на переднее пассажирское сидение. Что-то разыскала в телефоне и показала зеленоватый экранчик Тихомиру:

— Рули сюда вот.

К двухэтажному частному дому вела каменная лесенка, обрамленная кирпичной изгородью, по которой вольготно вился плющ и дикий виноград. Лесенка упиралась в зеленые деревянные ворота с массивным дверным молотком в форме головы льва.

Никс, Тиху и Берсу я оставил внизу, в машине за углом. Берса дымила, как сталелитейный комбинат, Тиха грыз ноготь на большом пальце левой руки, а Никс, как и прошлые пару часов, спала.

Абеляр Никитович, немало меня напугав, приоткрыл зеленую створку ровно в тот миг, когда я уже изготовился пользовать дверной молоток по назначению.

Старик был одет в домашний бордовый халат и пижаму. Он со мной даже не поздоровался — кивнул, мол, пойдем, и еще погрозил пальцем слегка невнятно. То ли это значило "я тебе это припомню", то ли "тише, не шуми". Я решил на всякий случай не шуметь. Мало ли, сколько домочадцев спит у него тут и какой чуткости у них слух.

Чтец завел меня в дом, темный, теплый, пахнущий почему-то медом и воском. Мы прошли по узкому коридору в некую полутемную комнатку, после щелчка переключателей оказавшуюся рабочим кабинетом. Абеляр прикрыл за нами дверь, уселся на кресло и сложил перед собой руки замком. Я сел напротив, на диванчик. Чтец смотрел на меня хмуро из-под густых бровей с частой проседью, как будто бы уже понял, зачем я пожаловал, и это ему совсем не понравилось.

— Итак, чем я могу тебе помочь в такое время… хм, суток? — наконец спросил он. — Катя сказала, дело срочное.

— Пожалуй, — согласился я. — Видите ли…

— Ближе к делу.

— Конечно, — я кивнул. — В машине за углом лежит моя ученица, которой я даже треугольник горения разъяснить не успел. Она заснула при странных обстоятельствах. Разбудить мы ее не можем, хотя пробовали. Дышит ровно, пульс и рефлексы на месте — просто не просыпается. Конечно, времени прошло маловато для того, чтобы начинать паниковать, но меня ее состояние тревожит. Точнее, не столько состояние, сколько… совокупность событий, к нему приведших. Есть мнение, что этот продолжительный обморок, перешедший в сон, произошел с ней из-за вот этой вещи, — я положил на чайный столик злополучный осколок дымчатого стекла, все еще завернутый в носовой платок Тихомира. — Может, вы знаете, что это?

— Разверни, — попросил чтец.

Я глянул на него исподлобья. Осколок — вот он, рукой подать. Что же это выходит? Абеляр не хочет касаться осколка? Боится?

Чем дольше я медлил, тем напряженней становилась атмосфера. Чтец молчал, я тоже. Наконец я все-таки развернул носовой платок.

Когда Абеляр Никитович только глянул на стекляшку, зрачки его расширились. В следующее же мгновение он резко отвернулся.

— Спрячь это, — сказал он отрывисто. — Быстрее!

Я вздрогнул. Не понимая, зачем, завернул осколок обратно и сунул в карман брюк.

— И… что это? Вы мне объясните, почему…

Чтец повернулся медленно, и что-то настроение мне его не понравилось. Ну, как не понравилось. Создалось впечатление, что сейчас меня располосуют взглядом и освежуют тут же, еще живого и ненормально горячего, без расспросов и предупреждений.

— Откуда у тебя осколок зеркала Лок? — спросил Абеляр Никитович.

Я хмыкнул, стараясь скрыть волнение:

— Не поверите.

Снаружи я был спокоен, словно морская гладь в утренний штиль. Внутренне я превратился в сдавленную пружину. Казалось, что Берсе не показалось, и чтец сейчас на самом деле решает, а не залезть ли мне в голову, а может, и пробует это сделать. Абеляр Никитович на вид был точно так же спокоен, он как будто бы ждал моего ответа в виде отчета о том, как мы, например, ограбили с приятелями какое-нибудь гильдейское хранилище артефактов. И все бы ничего, но о "зеркале Лок" я слышал впервые.

— Ну? — поторопил чтец.

— Никола нашла это в саду у своего знакомого некроманта, — ответил я, решив не лукавить. — С ней был Тихомир Одиш. Никс взглянула на осколок и навернулась не то в обморок, не то в сон, из которого так и не выбралась.

— Это понятно, — проговорил чтец. — Ох уж эта ее везучесть…

— Может, вы мне что-нибудь все-таки объясните? — попросил я.

Осколок, спрятанный в карман, внезапно почувствовался. Будто бы эта маленькая дымчатая стекляшка хочет уколоть меня или порезать через три слоя материи.

— Значит так, — проговорил чтец, — вставай. Иди за мной.

— Снова?

— Пойдем.

Голос Абеляра Никитовича звучал тревожно. Но я не мог понять, за кого он волнуется и почему именно.

Мы снова шли по полутемному коридору.

— На вещь эту не смотри, — отрывисто сказал чтец. — И никому не давай.

— Хорошо, — ответил я медленно.

Чтец вышел во двор и резко свернул направо. Я последовал за ним. Он обогнул дом по выложенной плоскими валунами тропинке, миновал небольшую пасеку в пять ульев и открыл передо мной дверь ветхого на вид сарая:

— Заходи.

Где-то вдалеке пропели петухи. Я мешкал.

— В… сюда?

Чтец цыкнул и вошел в сарай первым. Я двинулся за ним, аккуратно, стараясь не задеть торчащие отовсюду доски. Абеляр подошел к еще одной двери, за которой обнаружилась совершенная, непроглядная тьма. В этот раз он не стал меня дожидаться, и, чуть наклонившись, прошел в эту тьму первым.

Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.

Деревянная дверь на пружине захлопнулась.

Внутри помещения было тепло, влажно и так темно, как должно быть, пожалуй, только в гробу или в проявочной. Пахло смолой и сыростью.

В поисках опоры я коснулся стены и нащупал теплое шероховатое дерево.

— Серебристый кедр, — сказал чтец.

Вот как. Серебристый кедр. Мало кто знает, а значит и понимает, что он же — кобальтовый кипарис. Мне же посчастливилось знать, что это за материал и каковы его свойства.

Получается, банька у Абеляра Никитовича не простая. И вот теперь вопрос: от кого или от чего собрался защищать нашу беседу он? Линзы, раздражающие мне глаза последние полчаса, — детский лепет по сравнению с парилкой из кобальтового кипариса.