Имя Звезды

Мы вышли на Трафальгарской площади — огромной, украшенной колонной Нельсона и четырьмя здоровенными каменными львами. Национальная галерея находилась сразу за ними: здание, похожее на дворец, расположенное на отдельном островке тротуарного камня и плитки.

— Для начала, — заговорил Марк, когда мы в конце концов собрались в тридцать первом зале, — я хочу, чтобы вы немного освоились в галерее. Задание будет простым и, я бы сказал, забавным. Вам нужно будет разбиться на пары, выбрать некий одушевленный или неодушевленный объект и найти пять вариантов изображения этого объекта в работах разных художников.

— Будем парой? — предложил Джером.

— Давай, — ответила я, стараясь улыбаться как можно более непринужденно.

Бу, похоже, вообще была не в курсе, что нам велели разбиться на пары. Она так и не вытащила наушники из ушей и теперь озадаченно пялилась на листок с заданием. Я быстренько вытолкала Джерома из зала, чтобы Бу не заметила, как мы даем деру. Я слышала, как другие выбирают себе объекты — лошади, фрукты, распятие, семейные идиллии, мельницы, Темза, деловые переговоры. Меня все это как-то не очень вдохновило.

— Ну, что ты предлагаешь? — спросил Джером.

Мы как раз остановились перед «Венерой с зеркалом», огромным полотном Диего Веласкеса — на нем развалилась девица и смотрится в зеркало, которое держит перед ней Купидон. Нарисована она со спины, так что прежде всего в глаза бросается попа.

— Я предлагаю «пять вариантов изображения задницы», — сказала я.

— Идет! — разулыбался он. — Будет у нас полная задница.

Мы целый час бродили по Национальной галерее, отслеживая попы. На классических полотнах голых задниц — хоть завались. Отовсюду на нас смотрели огромные, самодовольные классические попы, иногда их прикрывали лоскутками ткани. Нам больше всего по душе были самые широкие и самые детально выписанные экземпляры. Мы ставили им оценки за складки, ямочки, полукружья внизу, напоминающие широкие улыбки. Разошлись мы только в одном: мне больше нравились лежащие попы, а Джерому — движущиеся. Попы, ведущие армию в сражение, попы, собирающиеся вспрыгнуть на коня, попы, выступающие с речами, попы, исполненные драматизма. Такие попы были ему по душе. Мне больше нравились пассивные попы, свесившиеся на сторону, равно как и кокетливый взгляд через плечо, который бросали их обладатели. «Полюбуйтесь! — словно бы говорили они. — Какова задница, а?»

Через час в списке у нас уже имелось три отменных попы. Мы пометили название картин, время создания, цветовую гамму, окружение, все такое. А потом вернулись в одну из боковых галерей, где висели совсем небольшие картины, и тут я почувствовала, что Джером стоит слишком уж близко.

— А вот это, — сказал он, — всем попам попа.

Я огляделась. В галерее по большей части висели натюрморты с фруктами, кое-где, для разнообразия, имелись изображения гневных священников. Одну картину я не видела — ее загораживала стоявшая перед ней женщина. На женщине была тесно облегающая юбка до колен и красная накидка с прорезями для рук. Накидка доходила точно до талии, так что попа была на полном виду. А еще на незнакомке были черные чулки со швом сзади и туфли на широком низком каблуке. Коротко остриженные волосы были завиты крутыми барашками и тщательно уложены у самой головы.

По дурацкому выражению на физиономии Джерома и тому, как он тянул шею на сторону, я поняла, что он-то имеет в виду мою попу, а не ее. Я не сразу сварила в голове, что Джером мог додуматься до этакой пошлости — а как это еще назвать? Собственно, я вообще плохо представляла, как выглядит моя попа под вексфордской юбкой. Ну, серая. Шерстистая. Однако в действиях Джерома была идиотская непосредственность, от которой у меня вспыхнули щеки. Так, сейчас пойдут поцелуйчики на людях. Прямо здесь, в музее, при посетителях и еще, чего доброго, при одноклассниках.

— Прости, — сказал он. — Как-то само вырвалось.

— Да ладно, — ответила я, делая к нему шаг. — Только, боюсь, она тебя услышала.

— Чего? — переспросил он.

Мы теперь стояли лицом к лицу и говорили шепотом.

— Боюсь, она тебя услышала.

— Кто услышал?

— Ну, эта дама.

— Какая дама?

Грудь в грудь, животом к животу. Я положила руки ему на пояс. Он положил руки мне на бедра, но выражение у него на лице было совсем не поцелуйное. У него было куда более сентиментальное выражение, которое описывается словами: «Что ты за чушь городишь?»

Дама обернулась, посмотрела на нас. Она не могла не услышать, что мы про нее говорим. Лицо ее как-то не сочеталось с эффектным костюмом, было простоватым. Никакой косметики, тусклая кожа. Мало того, у нее был ужасно несчастный вид. Она повернулась и пошла прочь, оставив нас наедине.

— Ну вот, выгнали человека, — сказала я.

— М-да… — Джером оторвал руки от моих бедер. — Слушай, я тебя не догоняю.

Вот так вот, раз — и момент упущен. Не будет никакого поцелуя. Вместо этого стоим в полном недоумении.

— Знаешь что? — сказала я. — Я сбегаю в туалет. Быстро.

Я пыталась идти, а не бежать по лабиринту залов, мимо картин, изображавших фрукты, собак, королей и закаты, мимо студентов-живописцев, делавших наброски, мимо дохнущих со скуки туристов, пытавшихся сделать вид, что им интересно. Мне нужно было в туалет. Мне нужно было подумать. С каждой секундой в голове мутилось все сильнее. Сперва я увидела человека, которого не увидела моя соседка. Потом, вот прямо сейчас, я увидела женщину, стоявшую перед картиной, а Джером ее не видел. Первый случай еще можно было как-то объяснить. Ночь предполагаемого убийства, мы торопимся домой, боимся, что нас поймают, кругом темнота. Да, Джаза могла просто проглядеть того мужика. Но вот даму, о которой я сегодня говорила, Джером не мог проглядеть никак — а это значит, что мы либо не понимаем друг друга, либо…

Либо…

Я наконец отыскала туалет, там было пусто. Я посмотрела на себя в зеркало.

Либо у меня съехала крыша. Причем капитально. Собственно, я не первая в нашей семейке, кто видит людей и предметы, которых на самом деле не существует.

Нет. Тут должно быть какое-то более простое объяснение. Мы просто не поняли друг друга. Я пошагала по туалету взад-вперед и попыталась придумать какое-нибудь объяснение его словам, которое заодно объяснит и все остальное, но ничего не придумала.

Тут вошла Бу.

— Ты как тут? — поинтересовалась она.

— Так, — ответила я. — Нормально.

— Точно?

— Ну… что-то мне вроде как поплохело. Крыша едет.

— В каком смысле?

— Да ерунда это все, — ответила я.

Зашла в кабинку, заперла дверь. Бу осталась стоять снаружи.

— Мне можешь рассказать, — предложила она. — Все до точки. Можешь рассказать все, даже если тебе оно кажется бредом.

— Слушай, отстань! — огрызнулась я.

Сначала тишина, потом я услышала ее удаляющиеся шаги. У двери она помедлила, потом дверь отворилась. Я выглянула проверить — ушла ли. Ушла. Я выбралась из кабинки и подошла к раковине.

— Я все не так поняла, — сказала я громко самой себе. — Просто не поняла. Я пока не просекаю этих англичан.

После этого я побрызгала водой в лицо, прилепила улыбку и вышла из сортира. Сейчас отыщу Джерома. Заставлю объяснить, чего именно я не просекаю. Мы посмеемся, потом поцелуемся как взрослые люди, и все будет хорошо.

Шагая по галерее, я увидела Бу — она на ходу разговаривала по телефону. Не помню, чтобы она раньше говорила с кем-то настолько сосредоточенно. Потом она отключилась, обогнула туристическую группу и двинулась в сторону вестибюля. Разрозненные ниточки вдруг начали связываться у меня в голове. Я пока не понимала, к чему это все ведет, но что-то понемногу складывалось. А потом меня посетило странное наитие.

Пока у нас не закончится занятие, Марк не станет нас искать, а когда оно закончится, мы в любом случае будем свободны. А я ни под каким видом не могла больше оставаться в этом здании.

Поэтому я пошла за Бу.

Она остановилась на Трафальгарской площади, прямо у подножия музейной лестницы, и снова набрала какой-то номер. Я следила за ней сверху, от входа в музей. Поговорив, она торопливо зашагала к станции «Чаринг-Кросс». Я спустилась вслед за ней по ступеням, приложила проездной к турникету, съехала на эскалаторе на платформу. Бу села на поезд черной, Северной линии, проехала две остановки. На станции «Тоттенхэм-Корт-роуд» она пересела на Центральную линию в восточном направлении, то есть, в сторону школы. Ближайшей к школе станцией была «Ливерпуль-стрит». Однако на «Банке» она снова сделала пересадку, на Местную линию, и поехала дальше к востоку. Чтобы не попасться ей на глаза, приходилось стоять в конце вагона и уповать на то, что она не особо глазеет по сторонам. На мое счастье, Бу была Бу — голова опущена, глаза прикованы к телефону, ищет, что бы еще послушать.